В большой город съехались уцелевшие на войне южноамериканские солдаты и офицеры. Радостные, чистосердечные, они, вместе с тем, таили в себе горькие, ностальгические чувства, которые прятали за весельем и жизнерадостным смехом. «Шутки шутками, но как сложилась их жизнь?» Если отбросить все намеки и местные каламбуры, на которые они не скупились, то ответ на этот вопрос был однозначен: «Хорошо сложилась. Жизнь у нас, и правда, хорошая. Конечно, мы ворчим, жалуемся, но в целом лучшей доли не пожелаешь. Недостатка ни в чем не испытываем, а вот искушений много, не важно, есть деньги или нет». Вот такими отговорками приходилось довольствоваться. В другом месте собрались англичане — мужчины, женщины и дети пришли отдохнуть в клуб после рабочего дня. Здесь разговор шел, пожалуй, более откровенный. Однако местный обычай, увы, запрещает подвергать людей допросу: «Как вы в самом деле живете? Что вы можете сказать о здешней жизни, о бизнесе, торговле, прислуге, детских болезнях, образовании и т. д.?» В результате река человеческих лиц безмятежно течет мимо и остается только гадать, что скрывается за ее подернутыми рябью водами.
Бразильцы, с которыми мне довелось встретиться, интересуются жизнью, не прячутся от нее, но не она является для них высшей ценностью. Их Бог, шутят они, — бразилец. Он дал им все, что они хотели, а когда понадобилось, — даже больше. К примеру, в год, когда был собран слишком большой урожай кофе, Он в нужный момент наслал мороз, урожай сократился на четверть, и лихорадка на рынках стихла. В стране имеется все, в чем только есть необходимость, и это «все» ждет своего часа. Во время войны, когда бразильцам неоткуда было брать металл, волокно и все прочее, они показали все, что им было нужно, индейцу и спросили его: «Не знаешь, где найти эти вещи?» И индеец им не отказал. Но одно дело владеть железом и волокном, а другое — отдавать их производство под концессии; к этому бразильцы пока не готовы. Бразилия — огромная страна, половина или треть ее территории еще совершенно девственна. Когда-нибудь ею займутся. Спустя какое-то время у землевладельца возникнет законное отвращение к покупателям и продавцам товара, и это составит благородную основу национального достояния.
Изысканные ритуалы приветствий и прощаний, распространенные здесь среди простых людей, свидетельствуют о том же. Жизнь сложна и скоротечна, и бразильцы упиваются всевозможным церемониалом. С другой стороны, распространенная во многих странах учтивость вызвана причиной более чем серьезной. Я поинтересовался, существует ли эта причина здесь. О да. Конечно. Здешнему народу больше всего претят грубость, отсутствие уважения, оскорбление, «брошенное в лицо». Такое поведение бразильцев возмущает. Иногда приводит в бешенство. Тогда — жди беды. Вот почему взаимная предупредительность является здесь неукоснительным правилом, которое соблюдается всеми — и сильными мира сего, и людьми самыми незначительными.
В этом я убедился во время карнавала, когда Рио совершенно взбесился. Жители города облачались в самые диковинные карнавальные костюмы, набивались в автомобили, были куплены тонны серпантина; если умело эту бумажную ленту бросить, она растянется еще футов на тридцать. И три дня и три ночи все только и делали, что носились по городу, собирались в толпы, забрасывали соседей этими бумажными лентами и обливали друг друга отвратительными пахучими духами. (Я и сам вскоре овладел искусством бросаться серпантином, потренировавшись сначала на пятерых ангелах в оранжево-черном одеянии, потом на набившихся в машину, загримированных под чертей мальчишках и, наконец, на стоявшем в стороне одиноком божестве в бирюзово-серебряном костюме.) Тротуары были забиты прохожими, все до одного были в карнавальных костюмах, и у каждого в руках имелся серпантин. Представители городских организаций и гильдий передвигались по городу на огромных платформах в окружении кавалеристов-любителей. Сквозь толпу в ритме чарльстона, сотрясая землю и воздух мерным топотом ног и пением нараспев древних, как мир, мелодий, отгородившись от толпы веревкой, вышагивали ровными рядами негры и негритянки, разодетые во все цвета радуги. Чем не Африка?
С платформ высотой сорок футов, плывших над бурным морем голов, выкрикивались вещи, о которых бы пресса писать не осмелилась, во всеуслышание поносилась, к примеру, нерадивая железнодорожная компания, изображенная на полотнище в виде двух бодающихся, на манер баранов, одинаковых паровозов. Было полное ощущение того, что толпа овладела городом, мы увязали в ней, с трудом сквозь нее продирались, она же оглашала улицы громкими криками, несла невесть что и закидывала все вокруг конфетти. Серпантин, напоминая обломки домов после наводнения, свисал с веток деревьев, покрывал бахромой улицы, точно водоросли — морской берег, лежал густым слоем на крышах автомобилей, которые походили на возы с сеном на оперной сцене. И при этом не было и намека на беспорядок, спиртным не пахло ни от кого. В два часа ночи авенида шириной в сорок футов была от тротуара до тротуара завалена серпантином и конфетти. В пять утра, спустя всего три часа, улицы были пусты — ни серпантина, ни разодетых толп. Не осталось даже головной боли от многоголосого шума!