Я все еще стоял посреди приемной.
Почему я не пошел к шефу? Года два-три назад я не дал бы ему и рта открыть. Имея в арьергарде Боскова, я бы со смехом опроверг стереотипное «Не представляется возможным» столь же стереотипным «Да еще как представляется!». Я без оглядки и без раздумий положился бы на то, что старику нечего противопоставить моему оптимизму и моей кипучей энергии. Но тогда многое было по-другому, оба фронта находились в движении, группа Киппенберга — на подъеме, да еще на таком, что не у одного из аборигенов старого здания тревожно замирало сердце, и всего тревожнее оно замирало, должно быть, у коллеги Кортнера. И что же? Сперва незаметно, потом все заметнее накапливались противоречия, урезались ассигнования, вычеркивались заказы, на смену тесному сотрудничеству всех отделов пришло скрупулезное разграничение компетенции, пока оба фронта не окаменели в неподвижности, являя взору следующую картину: одни — в новом здании, другие — в старом, каждому по возможности точно очерченное поле деятельности, и чтоб никаких смешений, ибо только узковедомственный дух спасает от размывания границ. Так и остановилось на полпути продуктивное мышление, возникающее на стыке смежных дисциплин.
Я все еще тупо глядел на письмо. Шеф, он так шефом и останется. Он не привык отменять свои решения, престижные категории его мышления этого не допускают. Но ведь я, как многоопытный тактик, ухитрялся порой отменять либо корректировать некоторые из слишком уж нелепых его решений, хотя это всякий раз стоило больших трудов, всякий раз было шедевром психологического подхода к человеку, ибо здесь прежде всего надлежало вдумчиво и тонко разработать для шефа удобный способ взять свои слова обратно, не ущемив своего достоинства и не поколебав своего авторитета.
Если я с порога, без околичностей брякну, что я сам предлагал другим предприятиям быть нашими заказчиками, старик только зря разгорячится. Нет, здесь нужна дипломатия, нужна гибкая тактика, здесь психологический изыск сулит больше успеха, чем твердолобая принципиальность.
— Письмо я возьму с собой, — бросил я в страдальческое лицо Анни. — А если доктор Кортнер спросит про письмо, передайте ему, что я все улажу.
Выражение ее лица становилось с каждой минутой все более страдальческим; бедняжка снова оказалась между двух огней.
Тогда я добавил:
— Если он чего-нибудь от вас захочет, сошлетесь на инструкцию или просто-напросто переадресуйте его ко мне.
До сих пор доктор Кортнер не рисковал со мной связываться и рискнет лишь тогда, когда не останется другого выхода, когда он будет драться за свое кресло. Да и фрейлейн Зелигер тоже ничем не рискует, потому что к ней, секретарше шефа, Кортнер подходит не иначе, как в белых перчатках.
Я позвонил Боскову.
— Письмо у меня. Оно малость залежалось у нашего друга Кортнера.
— Головотяп проклятый! — разъярился Босков.
— Я сейчас загляну в машинный зал, а потом поднимусь к вам.
— Договорились.
Я набрал номер машинного зала. Трубку сиял Леман, Лемана ни с кем не спутаешь из-за его саркастического тона и вечной присказки «Ну, в чем дело?».
— Очень занят?
— У Вильде время для тестов, — сообщил Леман почти радостным голосом. — Он ищет ошибку, из чего следует, что мы все как дураки сидим вокруг, пока по приказу сверху пропускается гигантская программа Вильде.
— Через пять минут буду у вас.
Я прошел в новое здание, в машинный зал. Если Босков своими глазами увидит шефово «Не представляется возможным», он наверняка потребует принципиального разбора, то есть именно того, от чего я только что уклонился. Но теперь для начала следовало выяснить, можем ли мы вообще помочь Папсту. Если да, пусть Босков, который связан незримыми узами с каждым партийным секретарем, сам позвонит в Тюрингию.
В операторской не было ни души. Все дежурные программисты столпились в соседнем, главном зале, откуда сперва не доносилось ни звука, кроме гудения вентиляторов. За пультом сидела одна из наших многочисленных девочек, по должности лаборантка, во всяком случае, я припоминаю, что несколько месяцев назад видел, как она снимает рентгенограммы в фотометрической лаборатории, и, наблюдая ее ловкие, отработанные движения, я подумал, что хорошо бы при случае перебросить ее к Леману, выучить на оператора, так как я и по сей день не одобряю, когда лаборантки приобретают слишком узкую специализацию.