Всё шло довольно хорошо, так как не может идти в человеческой жизни, не такое продолжительное время, по крайней мере. Но, как положено законам вселенной, в один из дней Иван Петрович начал замечать, что на его дне начали образовываться какие-то белые фрагменты, отделяющиеся от прозрачной воды, они прилипали к нему и он ничего не мог с этим поделать. Света стало поступать от этого меньше, теплоты приходил ждать дольше, да и легкость бытия пропала вовсе, теперь же этот груз в его нутре становился с каждым днём все тяжелее. Дальше было всё хуже и хуже. Как-то раз, про него забыли и он полностью выдохся, он иссох до того, что начинал покрываться черными фрагментами, от чего, ему пришлось пролежал в ванне из химикатов весьма долго, пройдя через жестокие процедуры, после которых у него начал болеть котелок, чего раньше никогда не было.
Иван Петрович стал замечать, что жизнь чайника очень близка с жизнью любого из людей. Вначале всё идет хорошо, но потом начинают появляться различные трудности и он постепенно перестает быть нужным, и для того, чтобы оставаться хоть кем-то приходится гнуться под время и становится ненатуральным, становится фальшивым. Он заметил, что чайник – это жизнь, точнее чайник – это Планета, через носик которой пробираются лучи света, а вода, вливаемая в него – это жизнь, которая рано или поздно начнет кипеть и в один прекрасный день выкипит до самого дна, оставив, лишь непонятно откуда взявшийся черный, на ранее девственном белом, налёт. В дальнейшем вся сущность, полностью выкипев, изнутри загорится и вот уже от целой Планеты, которая потеряла жизнь, которая потеря душу, разгорится пламя, уничтожающие само себя.
Поняв это, Иван Петрович снова впал в панику, одиночество одолело его же самого, его страхи явились к нему его же лицом и он начал кричать. Кричать изо всех сил, кричать, рвя глотку и мысли о своих страхах.
- Чайник вскипел, все к столу, – услышал он голос доносящийся откуда-то из вне его.
8.
Когда его налет стал таким тяжелым и плотным, что не один солнечный луч не мог преодолеть его, когда вечная темнота овладела им, он стал старым и ненужным чайником….
Белый свет, тепло, общения, уют, всё пропало. Становилось холодно, грязно и небрежно. Иван Петрович не чувствовал почвы, словно летел, но этот полет нельзя было назвать приятным, этот полет можно сравнить с чем-то ужасным, с последним шагом в бездну, в которую ты шагнул по собственной воле решив покончить с собой, и вот, сделав последний шаг, став птицей, вновь захотеть стать человеком, вновь захотеть жить. Но поздно. Этот полет был примерно таким же, только без летального исхода. Но исход был таков: крысы, запах гнили, вечно черное нагнетающее пространство, от которого ломилось всё очертания Иван Петровича, буквально сжимаясь в размерах. Зловонный мир в пространстве которого повис шар лучшего времени, без возможности дотянуться до него, с возможностью лишь смотреть.
Иван Петрович попал на свалку, где было тысячи таких же как и он. На свалке он познакомился с массой вещей, которые походили, когда-то, на самые серьезные дела, Иван Петрович видел теперь уже весьма зряче, что все люди окружающие его в прошлой жизни – живут точно так же, как и окружающие их вещи, после становясь ненужной грудой хлама. Тысячи предметов будучи ранее живыми и полезными, по разным причинам, по законам времени стали просто грудой трупов, окружающих его, такого же трупа.
Иван Петрович стал много думать об этом, стал много философствовать, находя разные идеи и получая такие ответы на свои вопросы, какие только могут найтись в одиночестве, в абсолютной изоляции своего тела от мира и сосредоточении мыслей в глубине. Иван Петрович вспомнил, что он есть всё. Что всё кругом – это ничто, что всё кругом движется чем-то, чем-то, что является всем. Вспомнив это Иван Петрович и начал излучать свет сам, он начал видеть границы темноты, которой сам и был, он стал производить свет, а не получать его. Он начал тянуться вверх, как цветок лотоса, прорастающий сквозь гниль, падаль, и не впитывающий их, следуя до светом, впитывая только его.
Это было неподобающим поведением для чайника, поэтому он засветился так сильно, он впитал в себе так много света, что в один из дней очутился в уже знакомом и забытом океане слов, рядом с дотлевшей давно палочкой благовония и такой легкой, потрепанной временем тишине, освещенной всё тем же искусственным светом, проскальзывающим сквозь волны стен.