— Значит, по-вашему, смысл жизни человека состоит в том, чтобы в итоге стать мыслью?
— Молодец! — похвалил меня старик. — Правильно всё понял. Только с такой задачей за одну единственную жизнь не справиться. Много их нужно пройти подряд, чтобы понимание в итоге пришло и невербальному мышлению научиться удалось.
— Я тоже много чего могу придумать, — с заговорщическим видом произнёс Серый.
— Нафантазировать — дело нехитрое. — согласился пациент. — Только поверхностные словесные
мыслеформы — это шелуха. Когда начинаешь без слов думать, сразу понимаешь, что новую мысль создать очень непросто.
— А откуда вам это все известно? — любопытство заставило позабыть, что передо мной душевнобольной человек.
— Когда подготовишь себя должным образом, тогда начинаются озарения. Сначала сознанию приходится их в словесную форму переводить, иначе не понять. Задашь вопрос, и голос отвечает на него. Это потом уже бессловесная истина начинает открываться.
Серый тут же стал строчить в тетрадке «слышит голоса в голове». Мне стало неприятно от его дотошности, попробовал намекнуть, прошептав на ухо:
— Может, не нужно об этом?
— Как это не нужно? — громко возмутился одногруппник и, обращаясь к старику, спросил: — И вы голосам этим верите? Вдруг они прикажут… ну, там… убить Генерального секретаря ЦК КПСС?
— Зачем?! — засмеялся пациент. — Скоро и так не останется, ни секретаря, ни КПСС.
— Ты это хоть не пиши, балбес! — я едва сдерживался, чтобы не наорать на Серого. — Сам же идею сумасшедшую подал, провокатор хренов!
— Пускай, — вяло взмахнул рукой Иван Георгиевич. — Меня как раз за это сюда и упекли. Дальше дурдома все равно никуда не определят. Что хочется напоследок вам сказать, ребятки. Душу в себе живую не потеряйте. Легче лёгкого это сделать, да назад потом не воротится она. Без души с мыслями никогда не совладать.
— Пойдём, покурим, пока кофе-брейк не закончился. — предложил Серый. — Доклад уже свой прочитал, могу даже опоздать немного. Авось, справится без меня президиум.
— Да, я бросил…
— Значит, рядом постоишь. Пошли, со служебного входа выйдем, а то на крыльце дымить с некоторых пор нельзя.
С хмурого осеннего неба начал накрапывать дождик, и нам пришлось ютиться под узеньким бетонным козырьком над дверью служебного входа. Отсюда открывался вид на автостоянку возле бизнес-центра, где проходила конференция, и Серый в шутку предложил определить, который автомобиль принадлежал ему. Статус главного врача успешного коммерческого медицинского центра обязывал иметь соответствующее транспортное средство. Я отыскал взглядом один из самых навороченных джипов и указал на него пальцем.
— Соображаешь. — расплылся в довольной улыбке бывший одногруппник. — С этой машиной такая забавная история вышла…
Зазвонил его мобильный. Не выпуская изо рта сигарету, Серый ответил на вызов. Говорил односложно, больше слушал, постепенно мрачнея, и закончил разговор раздраженным «Хорошо!». Выплюнув погасшую сигарету, пробормотал: «сука жадная», закурил новую. Мне отчего-то стало совсем неуютно, сегодня табачный дым искушал, как никогда, ветер сносил его прямо в лицо, будто задался целью специально дразнить человека, несколько лет назад бросившего вредную привычку. Уйти было бы неприлично, приходилось стоять и ждать, пока накурится Серый. Теперь его смартфон последней модели разрывался от смс-ок. Каждая из них удостаивалась короткого комментария, какие обычно не произносят в приличном обществе. Рассматривая бывшего одногруппника, я машинально начал ставить ему диагнозы, большинство которых явственно читалось на побагровевшем от гнева, одутловатом лице.
— Помнишь, Лерыч, чокнутого деда-антидарвиниста? — спросил вдруг Серый. — Когда-то мы с тобой его опрашивали в дурке.
— Конечно. Такое не забывается. — даже удивительно стало, что он запомнил этот эпизод нашей совместной учёбы. — Да и не чокнутый он вовсе. Просто жертва советской психиатрии.
— Чокнутый. Нормальному не придёт в голову дарвиновское учение критиковать, человека превыше всего ставить. Ничем мы от животных не отличаемся, Лерыч. Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что все люди произошли от обезьян, только от разных. Я, к примеру, от какой-нибудь трудолюбивой макаки, которая должна ишачить круглые сутки, чтобы другая, жадная размалёванная макака могла с моей банковской картой ходить по бутикам и просаживать там деньги.
— И я от обезьяны?
— И ты. — зло сощурившись, Серый выпустил мне дым прямо в лицо. — Только ты произошёл от очень гордой обезьяны. Такой, знаешь, чистоплюйной, которая ручки свои боится бумажной работой испачкать, когда другим приходится только и делать, что конкретное дерьмо ими разгребать!