Помню, он лихо стянул со спины новый ранец и вывалил на парту татарские сладости и печенья.
– Куший, чо хочиш, каныш, и скольки хочиш! – воскликнул Алмаз от всей своей маленькой большой души.
Увидев мое замешательство, он сам стал щедро совать мне пахучие леденцы.
– Я татарын, каныш, панимаиш? – весело смеялся он и тряс меня за руку. – А каныш – значит друг, понимаиш?
Отчего-то я глянул в окно на мать мою, не спускавшую с меня глаз, и нерешительно помотал головой.
– Да куший, каныш, не баись! – засмеялся Алмаз. – Мамушка мой сделил дли мине!
При слове «мамушка» маленький горбун неожиданно горячо прижал обе руки к груди, будто там у него неожиданно образовалась дыра.
У меня же при этом – впервые, наверное! – слезы из глаз потекли.
– Ты чиво? – изумился Алмаз и погладил меня по плечу.
И тут мы увидели друг друга по-настоящему (а когда люди видят друг друга по-настоящему, между ними возникает незримая связь, нарушит которую разве что смерть!).
Алмаз был первым, кто дал мне почувствовать вкус сладкого.
Он же первым открыл для меня целый мир – мир большой, любящей семьи…
Сколько раз, лежа на ледяных газетах, я представлял моего друга утопающим в жарких перинах и то, как приятно ему просыпаться в родительском доме, где его все любят и нежат.
Меня, восьмилетнего мальчика, не знавшего отца, потрясали восторженные Алмазовы рассказы о его десяти братьях-богатырях и пяти сестрах-красавицах, о добрейших родителях, обожающих и балующих своих детей, о многочисленной шумной родне, верных друзьях и веселых знакомых.
У меня натурально захватывало дух, когда он перечислял своих знаменитых предков: Чингис-хан, называл он уверенно, породил Джучи-хана; Джучи-хан, в свою очередь, подарил жизнь Кызыл-тину; а Кызыл-тин, пришло время – Ювашу; Юваш оставил после себя Иши; а Иши – Мамета; а Мамет – Куташа; и после Куташа, благословение Аллаху, еще родились Аллагула, Кузей, Ебардула, Мунчак и Юрак…
– Ты не думый, каныш, я давно на свете живу! – любил повторять Алмаз не без гордости.
Я помню, меня восхищала его убежденность – что он не вчера родился и не завтра умрет.
Вместе с тем он заметно печалился и нередко размышлял вслух о краткости отпущенной человеку жизни и, словно предчувствуя собственный близкий закат, торопил и подстегивал время, стремясь успеть самое главное.
Продолжение рода – великого рода Галимуллы! – вот что больше всего заботило моего маленького друга.
У десяти его старших братьев, которые были женаты, рождались девочки, будто назло, иногда даже по три за раз – что, по словам Галимуллы, угрожало существованию их древнейшего рода.
Женщина, говорил он, у татар в великом почете – но все-таки до известного предела!
Любой нормальный татарин денно и нощно молится о даровании ему сына – поскольку, как объяснил мне Алмаз, согласно древнему поверью, только сын после смерти отца возвращает его обратно на землю.
– А если нет сына – то кто возвратит? – в ужасе вопрошал и хватался руками за голову маленький Галимулла.
Моей детской фантазии, признаюсь, недоставало, чтобы осмыслить сам ход процесса: рождение сына, затем смерть отца и новое его рождение…
И сколько бы ни толковал мне Алмаз про вечную душу отца, которая не умирает, а где-нибудь парит и только дожидается зова любимого сына, – у меня все равно оставались вопросы, вроде тех, что занимают ум любого мало-мальски мыслящего младенца: как это все получается и с какой целью?
Тем не менее вслух я своих сомнений не высказывал, слушал внимательно, не прерывая, и никогда над ним не смеялся.
Похоже, я был единственным в мире существом, которому он поверял свои помыслы и секреты.
Алмаза в семье обожали и баловали, обещали любую красавицу – пусть только он чуть-чуть подрастет.
Галимулла же терпеть не хотел и после уроков, вместо того, чтобы гонять с другими мальчишками в футбол или резаться в карты и покуривать, решительно отправлялся на швейную фабрику или молокозавод, в трамвайно-троллейбусный парк, больницы, прачечные и пункты общественного питания, где и высматривал ту единственную, что родит ему сына.
Удивительным образом он догадался, что ему бесполезно разыскивать суженую среди ровесниц – восьмилетних девчонок, и по-умному сузил круг потенциальных претенденток.
Приметив красивую, статную женщину с бедрами как у слона, мой маленький друг подходил к ней и без обиняков предлагал руку и сердце (он всерьез полагал, что женщина с бедрами как у слона – как раз то, что надо!).
Бывало, признавался Алмаз, в ответ они смеялись ему в лицо, обзывали уродцем, случалось, и шлепали.