Как ни странно, однако, но с каждым моим восклицанием: «пускай я не Бог!» во мне самом с еще большей силой крепла решимость исполнить самое заветное желание моего единственного друга.
Пока мы с ней так препирались, она спустилась с небес и повисла вровень со мной.
Мне сделалось невыносимо жарко.
– Кир! Кир! – находило и жалило меня солнце, куда бы я ни бежал в поисках спасения.
– Но я обещал! – кричал я, отчаянно размахивая руками.
– Опомнись, ты, дурень! – раненым зверем ревело оно, подражая голосу матери моей.
– Но я обещал! – продолжал я хрипеть, как в удушье…
Не знаю, как долго продолжалось это безумие, подобное светопреставлению.
И не вспомнить уже, когда все опять возвратилось на круги своя.
Только, очнувшись, я вдруг обнаружил Алмаза Галимуллу в луже крови и мать мою со старинным татарским ножом с глубокими зазубринами в глазу…
15
В чем я не раз с удивлением убеждался и к чему уже вряд ли привыкну – так это к безраздельной власти слов над беззащитной реальностью.
В самом деле, как мы ее, эту реальность, назовем – такой она, реальность, нами увидится!
Услышав про наводнение, мы представляем реку, вышедшую из берегов, но при слове «потоп» уже видим, как хляби небесные с устрашающим грохотом обрушиваются на бедную землю и как исчезают под безжалостной водой города, страны и материки, как гибнет в отчаянии и муках все, что имело дыхание жизни.
И не так вроде бывает страшно, когда войну называют вооруженным конфликтом, убийцу – похитителем жизни, а насильника и маньяка – душевнобольным…
Само словосочетание «детская комната» способно навеять светлую грусть по канувшей в Лету поре, когда можно ползать среди лошадок и слоников, машинок и паровозиков и не испытывать никаких забот.
По злой иронии Судьбы маленький ад, в котором я оказался после известных событий, симпатично именовался Детской комнатой при Районном отделе внутренних дел № 13.
Попадали в нее, минуя разъезжавшиеся в стороны бронированные двери и литую стальную решетку вертикального хода, а как возвращались – то тайна, покрытая мраком.
От бетонных стен и низкого потолка веяло холодом и тоской.
Окон в этой обители зла не наблюдалось, единственным источником света служила тусклая лампочка под низким потолком, слабо освещавшая невиданных размеров женоподобное существо, царственно возлежавшее на гигантском троне красного дерева, с парчовым покрытием и платиновой табличкой с гравировкой на резной спинке: генерал-полковник милиции Каинова Н.А.
В пеньюаре цвета кровавой зари, в небрежно наброшенном поверх могучих плеч кителе с золотыми генеральскими погонами, с зеленым бантом на огненно-рыжей, будто охваченной пламенем, квадратной голове с двумя белесыми, близко посаженными глазками-буравчиками, глядящими страстно и пронзительно из-под тонко ощипанных дужек бровей, с неровной порослью усов над тонкой верхней губой и замусоленной папиросой в черных щербатых зубах – всем своим видом начальник Каинова Надежда Авелевна являла собой симбиоз женщины и солдата.
– Свободны! – громовым голосом объявила генерал двум рогатым полковникам, притащившим меня к ней за ноги, жестоко избитого, окровавленного и окованного пудовыми ржавыми цепями.
– Служим Советскому Союзу! – в унисон прокричали полковники и бесследно растворились в сумеречном пространстве каземата.
По всему судя, мы остались вдвоем – только я и она.
Я не мог ее видеть, поскольку валялся у подножия трона, лицом в ледяной бетон.
Не в силах поднять головы, я только слышал ее тяжелое с присвистом дыхание и затылком чувствовал на себе обжигающий холодом взгляд.
Я покрылся корочкой льда, пока мы молчали.
– Ну хорош! – наконец прозвучало набатом в замогильной тишине Детской комнаты.
– Хорош, матереубивец! – хрипло повторила генерал, мощной дланью хватая меня за воротник моего суконного пиджачка времен Первой мировой войны и мощно вознося над собой.
«Цепи на мне тяжелее меня!» – отчего-то подумалось мне.
Минуту-другую она внимательнейшим образом разглядывала меня на расстоянии вытянутой руки.
Вид у меня был еще тот – судя по тому, как она вдруг брезгливо поморщилась, вследствие чего ее нижняя губа невероятным образом сомкнулась с дужками бровей.
– Ты Данту читал? – неожиданно вопросила Каинова Н.А., устрашающе похлопывая черными щетками искусственных ресниц.
Я хотел ей сказать, что читал, и не однажды, но только простонал: а-а…
– Вот и я тоже чувствую, что не читал! – с дьявольской улыбочкой на устах констатировала она. – А когда бы читал, – продолжила, встряхивая меня, как нашкодившего кота, – то, может, и знал бы про Ад, что ждет тебя не дождется!