– Как будто Россссия к войне готовится…
– Чего не знаю, того не знаю. Но мой отец, а ты знаешь, что он министр информации, так что он-то в этом разбирается, так вот, он всегда говорит, что война – это крайняя мера. Побеждает тот, кто последним обнажит свой меч! Мировая война была ужасной. Ты потеряла маму, отец много рассказывал о смерти сестры. У всех у них, взрослых, еще сильна память о той войне, они не допустят новой.
Влад начал объяснять, что как раз такое наигранное противоборство, так он и сказал: «наигранное», спектакль противостояния между Россссией и НАЭТО во главе с Америкой – как раз оно и обеспечивает мир. Два идейных полюса – это, как две ноги, на которых стоит планета. Две чаши весов, уравнивающие друг друга. И все ради мира, лишь бы не было второй такой войны.
– Ты думаешь все это не по-настоящему? Эта агрессия… заявления министров…
– Конечно! Отец в министерстве пропаганды гнет свою линию: мол, все они там на западе давно уже… – он не договорил. Астон Мартин резко вильнул влево, объезжая пешехода. – А они, в Америке говорят то же самое про Россссию. Информационная война лучше обычной. А на деле, видишь: ты из Новой Англии смогла спокойно приехать сюда, и никто тебя и пальцем тут не тронет.
– Может все это и неправда, но дирижабли-то настоящие. И бомбы они возят тоже настоящие…
– Ну не знаю, что тебе на это сказать, – он отмахнулся.
Дальше ехали молча. Мимо проносились бакалейные лавки, типографии, левославные храмы рестораны и кафе, магазины одежды, дорогие особняки, поисковые конторы «Месье Рамбле Р.» предприятия и цеха «Дирижаблестроя», парки и скверы. Дома старались перепрыгнуть друг друга, соревнуясь то в высоту, то в длину. И поверх крыш торчали новые крыши, а за ними еще и еще. А над всем этим многообразием возвышался колосс Имперской Государственной Постройки.
Влад припарковал Мартина возле серого невзрачного семиэтажного здания с грязными колоннами у входа.
– Что это? – спросила Кира.
– Институт «Газетоведения», – ответил Влад. – Сюда ты поступаешь. Здесь и я учусь, только на курс старше, а отец ведет лекции. Хотя, конечно, у него много работы в министерстве, поэтому управлять институтом, а тем более лично вести лекции студентам у него нет времени, но его занятия – это нечто! Хотел просто тебе показать место. Потом будем вместе сюда ездить.
Кира отвернулась от серого здания, нагонявшего на нее тоску. Слишком яркие еще были воспоминания о детстве, когда, после смерти матери, отец решил отдать ее в пансионат с холодными спальнями и мерзкими воспитательницами. Она любила отца, была привязана к нему, а тут оказалось, что он оставил ее, также как поступили и другие отцы, вверившие своих дочерей на воспитание леди Спайк.
«Вставайте, мисс Неботова», – каждое утро железный голос прорывался сквозь дымку детского сна.
Голос гремел под рокот механического гудка, сменяющего сладкий пар сновидений на едкий пропитанный техническим маслом дым: «Леди не пристало лежеботничать!»
Облака медленно тухли в открывающихся глазах. Закат сна растворялся в голубой радужке, умирая бликом от включающегося настольного светильника. Глаза походили на озера, по краям которых росли бархатные леса слипшихся ресниц. Веки мягко открывались, и хлорированная реальность подушки резко врезалась в сонную щеку.
Злой гудок леди Спайк раздавался снова.
«Меня зовут Кира. И я не леди. Я просто девочка» – злобно, но шепотом отвечала маленькая Кира в простыню, из-под которой показывались босые тонкие ножки. Железная кровать пансионата отпускала свою пленницу до следующей ночи. Морфей сдавался, ибо с восходом солнца даже в детстве волшебство всегда умирает.
Механическая леди Спайк стояла уже над другой кроватью, уперев грубые руки в кости своих боков. И еще, и еще из белых простыней и подушек показывались другие нечесаные головы благородных девочек. В комнате их жило четверо, из всех Кира была самая младшая, и поэтому доставалось ей больше всего. Выходя в коридор, леди Спайк бросала сердитый взгляд на до сих пор не заправленную кровать у двери. У девочек оставалась четверть часа, чтобы привести себя в порядок: умыться, надеть противно-чистые платья, заплести косички и спуститься на завтрак, где, как обычно, подадут пережаренный бекон, бобы, вареные яйца.
После у детей начинались занятия, как в обычной школе, только учителя, почему-то относились строже и придирались больше ко всем воспитанницам пансионата. Занятия длились до вечера, потом еще раз кормили, потом обязательная стирка и уборка своих вещей, которых было, к слову, немного. Девочкам не разрешалось иметь ничего своего, кроме того, с чем они приехали сюда. Тут им выдавалась пара туфель и другая пара зимней обуви, но это потом, осенью, темное платье простого покроя из грубой ткани, колготки, набор для гигиены и другое. Так, они постоянно стирали ненавистную и не свою одежду, мыли пол, протирали тумбочку у кровати. Каждый год, осенью получая новый комплект одежды от старших детей, они приводили его в порядок, превращая в свой.