От этого стало неожиданно приятно и горячо в солнечном сплетении. Солнечно стало. Может, из-за этого Кира так и не рассказала ни мужу, ни Лёле об этой встрече. Не рассказала, потому что это было плохо? Или потому, что рядом с оборотнем было непривычно хорошо?
Внезапно в голове как красная аварийная лампочка зажглась мысль: «А что будет с хозяином синего “опеля”?» Бедолага оказался полностью во власти оборотня. Что, если Темный Иной с самого начала искал жертву, а Кира невольно помогла ему втереться в доверие?
Кира почти не пересекалась с Темными. Она знала, что у одной из Лёлиных подруг — Лены — отец из Темных Иных, но он так быстро устал от семьи и бросил жену и дочку, что Кира без сомнений отпускала Олю в гости к подружке. У них при донорском пункте время от времени появлялся кто-то из вампиров, но они быстро исчезали, и Кира благоразумно не спрашивала куда.
Кира старалась вовсе не использовать свою Силу. Потому что было это делом минутным, а сомнений в правильности поступка потом хватало на несколько бессонных ночей. Уж такова была Кира, даже когда училась в школе. Наставница и остальные сообща решили не мучить девочку и пойти навстречу ее желанию жить как «обычный человек». Кира не успела много пропустить, и повторять первый курс медицинского не пришлось. Поначалу она еще ощущала, что за ней «приглядывают» — и свои, и Темные. Но постепенно про нее как будто забыли, вызывая лишь в экстренных случаях, и то, чаще всего, когда она больше пользы могла принести как педиатр, а не как маг. Киру это устраивало.
Быть Иной оказалось страшно. Страшно было даже подумать, какую ответственность взвалили на себя маги уровня Гесера, Антона, Светланы. Каждое решение давалось Кире с трудом — выбрать цвет занавесок на кухню, туфли или кафе, в которое они пойдут в выходные. Как же, наверное, адово тяжело было выбирать, кому стоит жить, а кому — хватит, кто прав, а кто оступился, кому помочь, а кому позволить выбираться самому.
Вся решительность Киры доставалась детям. Только входя в свой кабинет, она становилась сильной и правой. Она всегда точно знала, какое лекарство стоит выписать, к какому специалисту направить, что посоветовать напуганной матери и как успокоить впадающую в истерику бабушку. Потому что это было… хорошо. Вылечить ребенка, помочь его родителям — это всегда «хорошо». И более полезную и далекую от эгоистических целей профессию, чем педиатр, едва ли можно отыскать. Денег на ней не заработать, статуса не приобрести, к власти не приблизиться… Кира благодарила небо за эту возможность оказаться подальше от ситуаций, где нужно что-то решать. Потому что ответственность, которую она однажды ощутила, которая привела ее на сторону Света, в мгновение ока обернулась стаей хищных сомнений — в своей правоте и праве принимать решения, в том, достойна ли она, Кира, такое решение принять.
Она позволила учителям решить, что она ни на что не годна, позволила мужу решать, как и чем ей жить. Даже сейчас, понимая, что надо отругать Олю за дурной поступок, она не могла решить, стоит ли такая мелочь переживаний маленькой девочки.
А еще — она слишком устала, чтобы что-то решать.
Кира поцеловала дочь в пробор на макушке, выключила свет в детской и свернулась на диване с пультом в одной руке и чашкой чая в другой. Уставилась в экран, без особого смысла переключая каналы.
— Может, посмотрим что-нибудь? — Сергей оторвался от компьютера, но взглянул не на жену, а на дверь детской. Снова уткнулся в монитор.
— Давай. — Кира поймала себя на том, что рассматривает мужа, словно чужого. Попыталась вспомнить, как это было тогда, в день их первой встречи в поликлинике. Было ли тогда светло в солнечном сплетении, или этот полнеющий мужчина, ссутулившийся перед компьютером, заморочил ей голову какой-то своей, человеческой магией, о которой не предупреждают Иных.
— А что? — уже не поднимая головы, спросил Сергей.
— Не знаю. Что ты хочешь?
Это уже был ритуал, который заканчивался одинаково, — они решали, что оба слишком вымотаны и лучше отправиться спать. Обычно засыпали мгновенно. Но незнакомец-оборотень не шел из головы Киры, и она проворочалась в постели до полуночи, убеждая себя, что это от беспокойства за хозяина вишневого «опеля».