Лёля уже сидела на кровати — ждала, когда мама расплетет и расчешет ей волосы.
— Тебе холодно? — Непривычно было видеть дочку закутанной как кукла. Обычно Оля сидела поверх постели, а потом просто ныряла под одеяло, стараясь не допустить ни единой морщинки. Кира внимательно посмотрела в виноватые глаза дочери.
— Ладно, — неохотно призналась Оля. — Знала, что ты все равно догадаешься, что что-то не так. Я снова подделала твою подпись.
Лёля вздохнула, собираясь с силами, готовясь получить трепку.
— Мы с Натальей Васильевной ездили в музей. На метро. И… там кое-что случилось.
Кира почувствовала, как темнеет перед глазами.
— Никогда! Слышишь, никогда не обманывай меня больше, поняла! — закричала она. Не слушая Олю, бросилась к ней, сорвала одеяло и начала осматривать и ощупывать дочь, словно от этого зависела жизнь их обеих.
— Не бойся, мам. Все в порядке, правда в порядке, — отмахивалась Оля. — Там ничего не обрушилось.
— А это откуда? — спросила Кира, неотрывно разглядывая след зубов на предплечье дочери.
— Это… там была такая большая собака. Я упала, и люди стали меня толкать, а она вынырнула из толпы и потащила меня. А потом какой-то дяденька подхватил меня на руки и вынес.
— Какой дяденька?
— Такой… — Оля задумалась, рассеянно почесала нос, — высокий. Красивый, в черной куртке. И глаза у него были такие… странные.
Кира прижала дочку к себе, вдыхая запах ее волос. Уложила, укрыла одеялом.
Сумерки за окном сгустились, налились чернильной тьмой. Кира раздвинула шторы, выключила ночник, позволяя ночи пролиться в комнату. На мгновение ей почудилось, что кто-то смотрит на нее из темноты с пристальной нежностью.
— Прости, — прошептала она в надежде, что он может ее видеть. — Пожалуйста, будь рядом.
Неизбежно исчезает солнце. Ночь приходит, не спрашивая у нас позволения. Но в нашей власти в самый темный час полночи, когда жизнь кажется пустой и бессмысленной, решить — позволить ли темноте ослепить нас, или, обжигая пальцы, чиркать и чиркать спичкой.