Теперь, когда его последние дни тускнели перед полуслепым взглядом, Пресиян чувствовал, что никогда не знал истинной свободы. Чтобы ощутить ее как следует, надо готовиться к ней с рождения. Смог ли он сделать это хотя бы для своих сыновей?.. Старший, Борис, давно окунулся в земные дела и в дела государства. Быть может, ему будет труднее дойти до непреходящих истин, заботы о других людях не оставляют ему времени всмотреться в себя. И все-таки, сравнивая свое время с временем, которое предстоит одолеть его первенцу, хан испытывал страх. Свое время Пресиян осилил с грехом пополам. Верно, он раздвинул границы государства, но не дерзнул осуществить главное — поднять его на один уровень с остальными царствами по вере, по внутренней духовной значительности; пока же его государство выглядело как разноцветное лоскутное одеяло, в нем не было целостности, единства, которое могло бы сделать его действительно мощным и непоколебимым. Не было объединяющей веры! Вера предков для этого слишком устарела. Если Борису удастся совершить это, он, именно он будет великим человеком, большим плодоносящим деревом, а Пресиян — отец — останется лишь корнем этого большого священного дерева... Докс — тот другой и лицом, и душой: легко восторгается, любит мудрствовать над приметами, высмеивать глупость, стремится избегать лишних государственных забот. Его путь кажется Пресияну вернее. Сознание, что он следует после Бориса и ему не быть ханом, вызвало у Докса не зависть, а душевное облегчение — первый признак внутренней свободы. Он любит вдохнуть жизнь в камень, высечь на нем слова в честь кого-то другого, сделать надпись на чешме, чтобы мысль, дошедшая до нас из глубины веков, оживила камень, взволновала нас и напутствовала тех, кто будет жить после нас. Греческий он знал, как византиец — выучился ему у пленных в ауле, — свободно толковал указы императора; подобно птицам, радовался он жизни, нисколько не заботясь, нравится это другим или нет. В таком же духе воспитывал он и своих детей. Тудор шел по пути отца, так же легко и солнечно улыбаясь, и это нравилось Пресияну — мир ведь создан для радости, не надо выть на него, как волк на луну с заснеженных хребтов государства, не надо смотреть исподлобья.