— Передай ему, я приглашаю его завтра на разговор, — сказал монах.
— Хорошо, великий князь...
Но Расате-Владимир не явился. Он предпочел уехать вместе с друзьями в Овечскую крепость. Хан скакал первым, и на этот раз в его густых усах не пряталась улыбка, лоб был нахмурен, рука бессознательно поигрывала кожаным бичом, а мысли расползались, как муравьи из растревоженного муравейника. Все приближалось к развязке, но к какой — он не знал. Он не выполнил переданной кавханом просьбы отца явиться в монастырь. Приглашение прозвучало как приказ, и Расате не захотел подчиниться. Пусть они не считают, будто он беззащитный и глупый мальчишка, которому каждый может приказывать! Но он сознавал, что отец — это не «каждый», и дерзкая решимость его ослабевала, превращаясь в тайное раскаяние. Нет, все же он не поедет! Пусть им наконец станет ясно: дни опеки промчались, словно воды мутной реки. Он будет править по-своему, опираясь на собственный ум. Пусть не думают, что он дремал все это время! Много старых родов тайно придерживаются прежней веры, и он рассчитывает на них в борьбе с монахом и его братьями. Наиболее опасны кавхан и Ирдиш. Отец уж давно снял с пояса меч, и пока наденет его. Расате может за один вечер уничтожить гнездо письменности около Тичи. Люди из капанских сел давно готовы к такой расправе, и они не поколеблются. Но хватит ли только их? Внутренние крепости охраняет ичиргубиль Стасис, доверенный человек отца. Расате-Владимир давно бы его убрал, если б не боялся, что поднимутся другие преданные отцу тарканы, багаины и боилы. Он хотел, чтобы все было постепенно, но ему не хватало терпения. Друзья, которых он собрал вокруг себя, уверяли, будто народ стоит за него и нет причин бояться кого бы то ни было. Если сегодня он скажет: избивайте священников, — их за один день перевешают на придорожных деревьях. И все же Расате сомневался в правоте своих приверженцев, они не понимали, что жестокая расправа над пятьюдесятью двумя знатными протоболгарскими родами многих отрезвила. Те, кто участвовал в бунте и был помилован князем, второй раз не станут рисковать во имя Тангры. По дороге к Овечской крепости были мгновения, Расате готов был повернуть коня и отправиться к устью Тичи на встречу с отцом, однако самолюбие удерживало его.
Никто из спутников не знал о приглашении Бориса-Михаила, но, глядя на Расате, они понимали: его что-то мучает. Котокий пытался развлечь хана, он то пускал коня галопом, то скакал, стоя в седле, однако все старания его были напрасны. Молчаливость хана начала угнетать приближенных. Они притихли и так, молча, доехали до крепости. Здесь встретили Расате как всегда: торжественно трубили рога, таркан широко улыбался, приветствуя хана. И сразу же началось пиршество. Серны были уже зажарены, вино налито. Певцы, выстроенные по сторонам узкого коридора, встретили высокого гостя старинной песней о человеке и коне, которым нужно перебраться через большую воду. Конь сказал человеку: «Если тебе жаль детей и света жизни, не входи в воду, там красивые девушки, косы у них — шелк золотой, они свяжут мне ноги, а тебе оплетут сердце...» Хан Расате любил эту песню. При первых звуках ее он вздрогнул, словно очнулся. Ему захотелось стряхнуть с себя тяжелые заботы, но они крепко впились в душу и не давали покоя.
— Пойте, — сказал он. — Пойте, развейте мои заботы. Держите! — Он вынул из кожаного кисета горсть золотых монет и бросил каждому певцу по одной. — Пойте, ибо человек не знает, долго ли еще будет слушать такие песни...
Гости уселись полукругом на разноцветные подушки. В центре выше всех было место хана Расате, и он оценивающе поглядывал на своих приближенных. Его серьезный, суровый взгляд тревожил собравшихся, а хозяин, не уловивший еще настроения хана, поднял золотую чашу, полную вина, и торжественно поднес ее Расате.
— Во славу Та игры!
— Да поможет он нам!
— Да укрепит он десницу нашу!
— Во имя его торжества!
— За хана-ювиги Расате!
— За его славу!
— Да поможет нам Тангра!
— Да укрепит он веру нашу!
— Во имя его торжества!
Чаши были опрокинуты одновременно, приближенные хана нагнулись в поклоне, держа руку на сердце. Так всегда начиналось их веселье...
Немало вина выпил хан-ювиги Расате, пока отцовский приказ не стал казаться ему несущественным. Подумаешь, монах приказал явиться сегодня. Ведь можно и завтра, да и вообще — зачем к нему ездить? Велико дело! Лучше б наслаждался отец покоем и молитвами. Немало он наделал ошибок, мог бы хоть сейчас не соваться не в свои дела, не поучать. Нет, не поедет он, пусть отец хоть умрет со злости. Небось они с Симеоном думают, что умней Расате? Как бы не так! Достаточно он их терпел, достаточно кривил душой, желая казаться приверженцем новой веры. Сейчас, когда у него за спиной народ, когда рядом сидят такие друзья, он никому не будет кланяться! Расате поднял наполненную до краев чашу и, улыбнувшись, сказал: