...Жизнь, время, окрепшая уверенность князя в необходимости перемен, в том, что Болгария сумеет сохранить себя лишь как христианская держава, сделали свое. Борис «был крещен в золотой купели». Отныне он стал Михаилом, по имени крестного отца. Вместе с ним крестились еще двенадцать болгарских вельмож — боилов. Крестились целыми селами, всем народом. Таково было княжеское повеление. Но Борис отлично понимал, что навязанная его народу жестокой необходимостью религия пока что сулит больше выгод Византии, обретшей над Болгарией дополнительную, церковную власть. Массовое крещение в большинстве случаев оказалось чисто внешним, формальным. Простые люди — и не только простые — по-прежнему втихомолку предавались суевериям Тангры и омывали руки в крови обрядовой собаки. Зрела смута. Жрецы, знать, представители ста «чистых» родов, гордившихся тем, что в их крови нет примеси славянской, двинулись под ритуальным знаменем из конского хвоста на столицу. И обрекли себя на гибель. Борис-Михаил не пощадил никого на «чистых». Таким образом, полагал он; раз и навсегда будет закрыт возврат к прошлому. «Осужденные, — через десятки веков вздыхает задумавшийся над кровавой историей своих предков автор, — унесли с собой в небытие непокорство народа, от которого останется только имя — болгары». Вздыхает вместе с автором и читатель. Картина катящихся по земле человеческих голов, снесенных топорами палачей, страшна. Однако преодолеть «непокорство народа» не так-то просто. Слав Хр. Караславов пишет и о существовании в государстве явном государства тайного, где правит не князь, а хан. Кто же этот хан? Сын Бориса. Его первенец, его надежда и отрада — Владимир-Расата. И вот уж снова возносятся и небесам вопли жрецов из тайных капищ, снова славятся Тангра, а когда, — стремясь ускорить просвещение Болгарии, мечтая всем существом своим отдаться святым славяно-болгарским книгам, — Борис-Михаил, приняв монашеский сан, передал власть в руки сына, тайное стало явным. Снова взвился над страной языческий конский хвост.
И все же возврата к прошлому нет. С большим знанием средневекового «международного положения» автор убедительно обнажает перед нами пружины, двигавшие судьбами государств, вскрывает диалектику событий и явлений. Староверский бунт хана Расаты был обречен. Снова взялся князь-монах за меч. Бессонная ночь перед тем, как он решился на это, словно снегом выбелила ему волосы. Нет, не на казнь обрек на сей раз восставших Борис, а к разуму их обратился. Годы умудрили его, смягчили сердце. Давно понимает он главную причину непреходящей смуты: христианская мораль чужда его соплеменникам оттого, что слово божье звучит на непонятном языке, языке врагов. Значит, пора! Дорогу языку родному!.. Дорогу национальной, вооружившейся своей, болгарской письменностью культуре! О теме этой, теме взаимоотношений «власти» и «культуры», власти и деятелей культуры, или, говоря нынешним языком, творческой интеллигенции, надо сказать особо. Исследуется она в романе многомерно, с пристальной, поучительной дотошностью. А иначе нельзя. Важнейшая, тяготеющая к истории идеологии тема эта потребовала реализации не только художественными средствами — ведь перед нами роман! — но и подтвержденных множеством первоисточников знаний, но и выверенной временем и диалектикой концепции. В романе даны, главным образом, три типа вышеназванных взаимоотношений. В первом — власть слепо подчиняет культуру и ее творцов прежде всего ради своих собственных потребностей и интересов. Именно так, под этим углом зрения, оценивают знания и дарования солунских братьев и деспотичный кесарь Варда, и временщик василевс Василий, и пытающийся приспособиться то к Византии, то к германским феодалам князь Святополк... И совсем иначе, поддерживая передовую культуру, опираясь на нее, строя на ней стратегию укрепления государства и улучшения жизни народа, поступает, как уже было сказано выше, царь Борис I. Власть его при этом остается такой же сильной, еще более сильной делается, поскольку ставка тут и на положение внутри страны и на международной арене. Власть в этом случае понимает культуру как фактор национального сплочения и сознательно, активно создает возможные условия для ее развития. Но... И тут следует сказать о третьей ипостаси вышеупомянутой темы. Если власть в силу своего благодушия и гибельной доверчивости к врагам терпит поражение, то она тем самым ставит под удар реакции и культуру. И окончательно, таким образом, лишается исторического смысла. «Мы были нечто, а теперь мы ничто», — горькие слова князя Ростислава, сказанные им в темнице, имеют отношение и к несвершимшимся по его вине надеждам творцов.