— Я еду в Константинополь. Расскажи-ка мне о дворцовых тонкостях.
4
Прошло жаркое константинопольское лето, началась осень — сухая, многокрасочная, с холодноватыми ночами. Феодора часто выходила в сад, садилась у старого каштана, такого же печального, как и она сама. Его листья постепенно перегорали, скручивались трубочкой и падали с легким шелестом. Для них не существовало новых летних дней, они не радовались своей смене, они покидали этот мир. Легкий их шелест был то ли последней попыткой задержаться на дереве, то ли последним словом. Где-то в глубине души Феодора была уверена, что, несмотря на усилия Феоктиста, борьба будет проиграна, потому и осень была в такой гармонии с ее душой. С тех пор как верные императору Феофилу войска были выведены из Константинополя якобы для войны с сарацинами, а их место заняли друнги[34] и турмы[35] дальних гарнизонов, надежда ее поникла, как осенний лист. Императрица все надеялась на чудо, но чудеса случаются редко: прошли времена апостолов Христа. Немало дней отсчитала она после монастырского праздника в Полихроне, а переговоры логофета с племянницей пока не дали ничего. Впрочем, может быть, результат и не в их пользу. После той встречи Варда продолжал упрямо избегать ее; не будь послов из Плиски, приехавших вести переговоры о мире, он вряд ли поинтересовался бы, что с ней. Опять собрался Великий синклит, она сидела на своем месте возле сына, но за внешним согласием скрывалась тайная злоба, которая тихо вгрызалась в душу, словно жук-древоточец.
Тогда Феодора в первый раз поняла, что почва уходит у нее из-под мог, что золотая чаша, бархат и шелка болгарских послов будут последними подарками, преподнесенными императрице. Она настаивала на удовлетворении желания болгар (такова же была и позиция регентов) при одном условии: не спешить с подписанием договора. Империя надеялась на победу в войне с сарацинами, а тогда она могла бы сказать веское слово — с армией за спиной. Тогда условия продиктует византийское государство. Но сейчас положение было весьма шатким.
После длинной беседы с багатуром Сондоке Феодора не могла скрыть своего удивления: болгары тоже не спешили подписывать договор? Почему? На что они надеются? Если приехали всего лишь ради ханской сестры — жаль потерянного времени. О ней можно было договориться путем переписки. Кремена стала ревностной христианкой. Императрица взяла ее к себе, разрешила дружить со своими дочерьми, считала ее близким человеком, стала крестной матерью девушки, дав ей свое имя. Желание хана застало ее врасплох. Подумав несколько дней, императрица решила вернуть Кремену-Феодору ее брату, обменяв ее на Феодора Куфару. Это пошло бы на пользу обеим сторонам. Феодора рассчитывала, что в Плиске эта ярая христианка станет уничтожать языческие плевелы. Девица, прожившая столько времени в золотом обществе, не станет только безмолвной фигурой в доме брата, а это пойдет на пользу империи. Так почему же отказываться от искушения нарушить спокойствие в Плиске?
Ее изумила быстрота, с какой болгары решили вопрос об обмене. Уже на следующий день императрице доложили, что условия приняты и Куфара вернется в Константинополь. Удивительными полномочиями обладал Сондоке — решать вопросы без согласования с ханом. Разумеется, она не знала, что это касается только Куфары, личного пленного Сондоке. Все остальное решали хан и кавхан. Два гонца уже поскакали в Плиску с известиями. Императрица не знала этого: никто не утруждал себя, чтобы осведомить ее. Варда решал, кому перейти границы империи, посылал когорты на войну с сарацинами, занимался делами государства... Императрице осталась лишь осень да осенние думы... Были бы внучата — она бы занималась ими, а так... У старшей дочери все еще не было детей, и они обе болезненно переживали это. Чем больше она думала, тем яснее осознавала, что оказалась в положении отвергнутой и поднадзорной. Пока несчастья не обрушились на ее голову. Феодора решила заняться семейными делами. Земли, унаследованные от отца и мужа, нельзя было оставлять в руках ничтожества-сына, он не заслужил этого.
Феодора велела позвать патриарха — надо было посоветоваться. Его святейшество не заставил себя ждать. Войдя в широкую приемную, он словно заполнил своим присутствием все уголки большого дворца. Слуги забегали туда-сюда, двери заскрипели, и дом гулко отозвался на это — будто расшевелилась духота. Смиренная, отдавшая себя на волю провидения, Феодора поцеловала святую руку. Лишь отослав слуг, она осмелилась начать разговор о землях и имениях, но видно было, что исповедуется не императрица, а перепуганная женщина. Впервые Игнатий видел ее отчаявшейся, внутренне сломленной, и его ненависть к Варде удвоилась. Мирское вдруг пробилось в нем наружу, и он сказал невольно: