— Тогда скажи, не вел ли ты некогда войны против Астиага, отца моей матери, и против всех остальных мидян?
— Да, вел.
— А будучи побежден им, не согласился ли ты выплачивать дань, выступать вместе с ним в поход со своими войсками по первому его требованию, а также не иметь в своей стране крепостей?
— Да, так было.
— Тогда почему ты ныне и дани не платишь, и войска не присылаешь, и сооружаешь укрепления?
— Я хотел стать свободным. Мне казалось прекрасным и самому добиться освобождения, и оставить свободу в наследство своим детям.
— Действительно, — отвечал Кир, — это прекрасно — сражаться за свободу. Но если человек, побежденный на войне или порабощенный каким-либо другим способом, будет изобличен в том, что пытался бежать от хозяина, — разве ты станешь считать его доблестным человеком, совершившим прекрасный поступок? И разве ты первым не накажешь его как преступника, если поймаешь?
— Накажу, конечно; ведь ты не позволяешь мне говорить неправду.
— Отвечай тогда ясно на каждый из следующих вопросов. Если у тебя какое-либо должностное лицо совершит преступление, ты оставишь его на занимаемой им должности или же поставишь вместо него другого?
— Поставлю другого.
— А если у него окажется много денег, ты оставишь ему его богатство, или же отнимешь его?
— Разумеется, отниму все, что у него окажется.
— А если ты узнаешь, что он перешел на сторону врага, как ты поступишь в этом случае?
— Казню его, — ответил армянский царь. — Чем умирать, будучи изобличенным во лжи, я лучше умру, говоря правду.
Услышав эти слова, сын армянского царя сорвал с головы тиару и разодрал свои одежды,[62] а женщины в голос завопили, царапая себе лица, оплакивая отца, его предстоящую смерть и свою собственную гибель. Тогда Кир приказал им замолчать и сказал:
— Пусть будет так. Таков, значит, тот взгляд на вещи, который ты полагаешь справедливым. Но, основываясь на этом, как ты посоветуешь нам поступить?
Царь Армении замолчал, не находя в себе сил посоветовать Киру казнить его, но и затрудняясь в то же время предложить Киру поступить иначе, чем он сам, по его же словам, поступил бы в подобном случае. Тут сын его Тигран обратился к Киру со следующим вопросом:
— Скажи мне, Кир, — поскольку мой отец, по-видимому, затрудняется с ответом, — разрешишь ли ты мне дать совет, как с ним поступить? Он, как я полагаю, будет для тебя наиболее выгодным.
Кир еще в те времена, когда они вместе охотились, знал, что Тигран проводил много времени в обществе какого-то мудреца,[63] которым он особенно восхищался. Поэтому Кир загорелся желанием услышать, что он может сказать, и с готовностью разрешил Тиграну говорить все, что он сочтет нужным.
— Я советую тебе, Кир, если ты с одобрением относишься к тому, что мой отец намеревался совершить или уже совершил, подражать его образу действий; напротив, если тебе кажется, что он во всем действовал ошибочно, я рекомендую тебе не следовать ему.
— Итак, поступая справедливо, я ничуть не буду походить на человека ошибающегося?
— Да, это так.
— Тогда, если следовать твоему совету, надо покарать твоего отца, поскольку справедливо карать человека, совершившего преступление.
— Но скажи, Кир, назначая то или иное наказание, желаешь ли ты, чтобы оно было сопряжено с твоей выгодой, или же, напротив, чтобы оно нанесло тебе ущерб?
— Я сам себя наказал бы в таком случае, — отвечал Кир.
— Но ты, Кир, много потеряешь, если казнишь находящихся в твоей власти людей, тогда как сохранив им жизнь, ты извлечешь огромную выгоду.
— Но, Тигран, какую ценность могут представлять собой люди, содержащиеся под стражей за совершенное ими преступление?
— Они приобретают ценность тогда, когда становятся благоразумными. Мне представляется, Кир, что дело обстоит именно так; ведь без благоразумия все прочие добродетели становятся бесполезными. Что пользы в сильном и мужественном человеке, если он лишен благоразумия, (что в искусном наезднике)?[64] Чем полезен богатый или могущественный в подобном случае? Между тем всякий друг, отличающийся благоразумием, всегда полезен, и всякий слуга, обладающий благоразумием, — хороший слуга.
— Ты утверждаешь, таким образом, что твой отец в течение одного дня из неразумного стал благоразумным?
— Да, именно так.
— Следовательно, ты считаешь благоразумие определенным душевным состоянием, подобно огорчению, а не предметом познания. Но ведь нельзя в короткий срок из неразумного превратиться в благоразумного, поскольку сначала надо обрести разум и лишь после этого можно приобрести благоразумие.[65]
62
… сын армянского царя сорвал с головы тиару и разодрал свои одежды… — Здесь имеется в виду младший сын армянского царя Сабарис. Это следует из того, что во время суда тиару на голове мог носить только он — старший его брат Тигран, как было указано выше (§ 7), явился на суд в походной одежде. О тиаре см. ниже, VIII, III, 13 и прим.
63
… в обществе какого-то мудреца… — В подлиннике употреблено слово «софист», еще не имевшее во времена Ксенофонта ясно выраженного отрицательного значения.
64
… что в искусном наезднике? — Эти слова исключаются из текста И. Г. Шнейдером и вслед за ним В. Гемоллем.
65
… сначала надо обрести разум и лишь после этого можно приобрести благоразумие. — Весь диспут между Киром и Тиграном может служить образцом сократической диалектики. В нем нашли отражение основные положения этики Сократа, учителя Ксенофонта, согласно которой добродетель сводится к знанию.