Его прикончили быстро, потому что он оскорбил всех. Его стали бить, как только он ступил в проход между шеренгами, били, когда он, высоко подняв голову, все еще пытался идти дальше, били, кололи серпами, когда он упал, и нашлось много охотников подтащить его к краю обрыва и сбросить вниз, и теперь у многих была кровь на руках и одежде, и все теперь вдруг почувствовали, что те, кто выходит из Ратуши, в самом деле враги и их надо убивать.
До того, как дон Рикардо вышел к толпе разъяренный и оскорбил всех, многие в шеренгах дорого бы дали, чтобы очутиться где-нибудь в другом месте. Стоило кому-нибудь крикнуть: «Довольно! Давайте отпустим остальных. Они и так получили хороший урок», – и большинство согласилось бы на это.
Но своей отвагой дон Рикардо сослужил дурную службу остальным. Он раздразнил людей, и если раньше они только исполняли свой долг, к тому же без особой охоты, то теперь в них разгорелась злоба, и это сейчас же дало себя знать.
– Выводите священника, тогда дело пойдет быстрее, – крикнул кто-то.
– Выводите священника!
– С тремя разбойниками мы расправились, теперь давайте священника.
– Два разбойника, – сказал один коренастый крестьянин тому, который это крикнул. – Два разбойника было с господом нашим.
– С чьим господом? – спросил тот, весь красный от злости.
– С нашим господом – уж это так говорится.
– У меня никаких господ нет, и я так не говорю ни в шутку, ни всерьез, – сказал тот. – И ты лучше придержи язык, если не хочешь сам прогуляться между шеренгами.
– Я такой же добрый республиканец, как и ты, – сказал коренастый. – Я ударил дона Рикардо по зубам. Я ударил дона Федерико по спине. С доном Бенито я промахнулся. А «господь наш» – это так всегда говорится, и с тем, о ком говорится так, было два разбойника.
– Тоже мне, республиканец! И этот у него «дон», и тот у него «дон».
– Здесь их все так зовут.
– Я этих козлов зову по-другому. А твоего господа… Э-э! Еще один вышел!
И тут все увидели позорное зрелище, потому что следующим из дверей Ратуши вышел дон Фаустино Риверо, старший сын помещика дона Селестино Риверо. Он был высокого роста, волосы у него были светлые и гладко зачесаны со лба. В кармане у него всегда лежал гребешок, и, должно быть, и сейчас, перед тем как выйти, он успел причесаться. Дон Фаусто был страшный бабник и трус и всю жизнь мечтал стать матадором-любителем. Он якшался с цыганами, с матадорами, с поставщиками быков и любил покрасоваться в андалузском костюме, но он был трус, и все над ним посмеивались. Однажды в Авиле появились афиши, объявлявшие, что дон Фаустино будет участвовать в любительском бое быков в пользу дома для престарелых в Авиле и убьет быка по-андалузски, сидя на лошади, чему его долгое время обучали, но когда на арену выпустили громадного быка вместо того маленького и слабоногого, которого он сам себе подобрал, он сказался больным и, как говорят, сунул два пальца в рот, чтобы вырвало.
Когда он вышел, из шеренг послышались крики:
– Привет, дон Фаустино! Смотри, как бы тебя не стошнило!
– Эй, дон Фаустино! Под обрывом тебя ждут хорошенькие девочки.
– Дон Фаустино! Подожди минутку, сейчас мы приведем быка побольше того, что тебя напугал!
А кто-то крикнул:
– Эй, дон Фаустино! Ты когда-нибудь слышал, каково умирать?
Дон Фаустино стоял в дверях Ратуши и все еще храбрился. У него еще не остыл задор, который побудил его вызваться идти следующим. Вот так же он вызвался участвовать в бое быков, так же вообразил, что может стать матадором-любителем. Теперь он воодушевился примером дона Рикардо и, стоя в дверях, приосанивался, храбрился и корчил презрительные гримасы. Но говорить он не мог.
– Иди, дон Фаустино! – кричали ему. – Иди! Смотри, какой громадный бык тебя ждет!
Дон Фаустино стоял, глядя на площадь, и все еще старался держаться молодцом, хотя время шло и путь ему был только один.
– Дон Фаустино! – крикнул-кто-то. – Чего вы ждете, дон Фаустино?
– Он ждет, когда его стошнит, – послышался ответ, и в шеренгах засмеялись.
– Дон Фаустино, – крикнул какой-то крестьянин. – Ты не стесняйся – стошнит так стошнит, мы не взыщем.
Тогда дон Фаустино обвел глазами шеренги и посмотрел через площадь, туда, где был обрыв, и, увидев этот обрыв и пустоту за ним, он быстро повернулся и юркнул в дверь Ратуши.
Все захохотали, а кто-то закричал пронзительным голосом: