Фернан перечитал письмо возлюбленной несколько раз, но так и не пришел ни к какому выводу. Мысли как будто ветром выдуло их головы. По словам графа он, Фернан, был для Эли знатной добычей, и титул повышал его ценность даже если брак исключался. По его же личному мнению, письмо подтверждало чистоту чувств его избранницы. Душа рвалась к любимой, а между тем надо было ехать знакомиться с навязанной невестой. Пытка!
Ему пришлось слегка подкорректировать собственную личину, чтобы на ней не читались никакие чувства. Вышло нечто замороженное, но в высшей степени приличное.
Между тем канцлер спустился к завтраку и прислал слугу за магом. За столом Фернан уныло молчал, перебирая в памяти выражения из письма Эли, а Стефан разглагольствовал:
— Напрасно ты не интересуешься своим грядущим браком. Отвертеться все равно не получится, но то, что можно, надо брать в свои руки. Я тебе как друг говорю. Знаешь, вчера я так ничего путного и не смог узнать про твою невесту. Бедняжка! Это все, что о ней говорят. Бедняжка! Непонятно, к чему это относится. То ли к ее умственным качествам, то ли к тому, что ее отец затиранил, то ли к тому, что у нее все близкие вдруг умерли. Возможно, ко всему этому вкупе. Характерно, что её не ругают, а жалеют.
Фернан на минуту вынырнул из своих размышлений чтобы спросить:
— По-вашему хорошо это или плохо?
— Отличный вопрос! Значимых отрицательных эмоций люди не испытывают к трем категориям: к тем, кто является посланцем Доброй матери во плоти, к тем, кого впору только пожалеть, а еще к тем, кого они плохо знают, но полагают, что от него им вреда не будет. К какому из этих разрядов относится твоя невеста? По-моему, к третьему. В городе она бывала нечасто, дел тут особых не вела, с народом не общалась. Вообще герцог после смерти жены жил очень замкнуто, а из дочери сделал настоящую затворницу.
Фернан уловил последнее слово и переспросил:
— Затворница?
— Ну да, что-то вроде ученицы школы для будущих жриц. Тех, которые не знают, с какой стороны в постель ложатся.
Повезло, ничего не скажешь. Да, такое чучело вместо Эли, это просто насмешка судьбы. Он с трудом удержался, чтобы не выразить вслух свои чувства, в которых не было ничего патриотичного и верноподданического.
А потом были похороны и весь этот кошмар в замке Кирвалис. Впечатлённый видом копны из чёрных кружев, Фернан метался между долгом, желанием сбежать или свести счёты с жизнью. Пришлось долго уговаривать себя, что всё не так уж плохо и брак с этой странной девушкой — не самое ужасное в его жизни. В результате он с трудом дожил до следующего дня, когда должны были огласить решение императора.
Глава 4
Какой мудрец сказал: «Если вы думаете, что ситуация улучшается, значит, вы что-то не заметили»? Ему надо памятник поставить в столице в полный рост! А его бессмертное изречение выбить на камне перед ратушей на площади каждого города нашей империи в назидание потомкам.
Только я решила, что наконец наладила свою жизнь, и на тебе!
Начинать надо сначала. При рождении мне, можно сказать, повезло: моим отцом был не конюх, не плотник, а герцог Кирвалисский Оттон IV Раен. Не сказать, что это очень здорово: в наше время такой титул налагает обязанности, а прав даёт самую малость.
Когда-то Кирвалис был королевством, а род Раен — королями. Все вокруг принадлежало им, а если учесть, что по площади и населению Кирвалис и сейчас одна из самых больших, хоть и отдаленных от центра, провинций, то можно предположить, что королевство было не из последних. Жаль, что это не помогло ему избегнуть печальной участи: стать всего лишь дальней и не самой значимой провинцией империи. В старину мои предки и впрямь были полновластными хозяевами своих земель, но с образованием империи мало-помалу властные функции перетекли к императору, а титул стал забавной побрякушкой, которая цепляется к имени.
Императоры с первых дней существования нашей империи проводили политику централизации, таким образом влияние бывших королевских родов ослабло и потеряло свое значение.
Как ни странно, я последняя, кто станет об этом жалеть. Власть меня не прельщает. А вот то, что наша собственность с каждым годом уменьшается, радовать не может. Богатейший род Раен скоро станет просто нищим, хотя провинция процветает.
На сегодня в герцогстве Кирвалисском нам принадлежат, кроме родового замка и прилежащих к нему угодий, довольно обширные пахотные земли, которые мы сдаем в аренду фермерам, несколько мельниц, леса, и пара заброшенных замков.
Еще у отца есть дворец в столице и дом на побережье, куда он раньше возил мою мать. В Кирвалисе моря нет, домик находится в другой провинции, как, впрочем, и столичный дворец.
Так вот, из всего этого доход приносят только земли и мельницы. Замки — скорее статья расхода. Дворец в столице вообще машина для сжирания денег. Поддерживать его в пригодном для жизни состоянии при столичных ценах — разориться можно. Стоило бы сдать его в аренду какому-нибудь богачу-нуворишу, мы все равно там не бываем, но неприлично. Как же! Герцог сдает в наем родовую резиденцию, это же позор. На что эту резиденцию содержать, никто не спрашивает.
Домик у моря тоже можно было бы сдавать отдыхающим: мама моя умерла пятнадцать лет назад, больше никто туда ни разу не ездил, но отец и тут против. Как же, это память о его возлюбленной супруге. А что он эту память не видел уже давно и больше никогда не увидит, это дело десятое.
А еще мы со всего должны платить налоги в казну. Подоходный, на недвижимость, и кучу мелких, которых ты не придумаешь, пока тебе не велят внести денежки. Поэтому не стоит удивляться, что я трясусь над каждым грошиком. Говорят, герцогине это не пристало, мое поведение подошло бы скорее купеческой дочке или горожанке средней руки, но… А у меня есть выбор?
Хватит про плохое, вернемся к моему рождению.
Я была первым ребенком у моих родителей. Лет до трех все было замечательно. Отец страстно любил мать, она, казалось, обожала свое дитя. Меня баловали, дарили игрушки и наряжали как принцессу. Родители никогда не забывали поцеловать меня перед сном. Всего этого я не помню, знаю по рассказам нянюшки, которой уже нет в живых.
Назвали меня по обычаю двумя именами, в честь бабушки по отцу и прабабушки по матери. Первое имя мне дали в честь маминой бабки: Идалия, а второе — Александра, в честь матери отца. Мама надеялась, что я пойду в ее родню, буду такой же как она: голубоглазой, светлой, тонкой и воздушной, поэтому настояла, чтобы имя Идалия было первым. Она планировала звать меня Идой. Дурацкое имя, которое подходит нежным глупеньким блондинкам. Идой я была до двух с половиной лет.
В этом возрасте я впервые не оправдала маминых ожиданий. До этого, хоть уже было ясно, что глазки у меня карие, а не голубые, на голове росли легкие как пух беленькие кудряшки. По обычаю в день, когда мне исполнилось два года, их состригли и положили храниться в специальный ларец, куда потом отправились и все мои молочные зубы. Головенку дитятку после этого побрили, чтобы волосы росли гуще. Не знаю, всем ли этот прием помогает, но в моем случае подействовал. Вместо тонкого, белого, кудрявого пушка начали расти черные, густые, тяжелые и абсолютно прямые волосы. Тогда же стало ясно, что изяществом сложения я никогда отличаться не буду.
Мать перестала называть меня Идой и стала обращаться «Далли». Это имя я ненавидела, и после ее смерти меня больше никто так не называет. Теперь я Александра, Алекс, и только так.
Но вернемся к моему раннему детству.
После моего превращения из блондинки в брюнетку мать ко мне охладела. Она реже стала появляться в детской, а когда меня видела, огорченно вздыхала.
Когда мне исполнилось четыре года и пошел пятый, матушка родила сына, моего брата Эгмонта. На этом хорошее в моей жизни кончилось.
Я хоть мелкая была, но помню: меня заперли вместе с нянюшкой в детской и запретили выходить. Я хотела гулять — не пустили. Обед принесли холодным, забыв положить хлеб. Когда, поев, няня задремала, я выползла в коридор и добралась-таки до входа в мамину спальню. Оттуда неслись такие жуткие крики… До сих пор, как вспомню, кровь стынет в жилах. Обратно я бежала со всех моих коротеньких тогда ножек четырехлетней крохи, в ужасе зажимая уши.