Баян и певцы умолкли.
— Слушаюсь, Кирилл Трофимыч! — шутливо отозвался рослый моряк с баяном. — Прикажешь любимую?
— Ага. И подвинься чуточку, а то, как линкор, всю гавань занял.
Сверху послышался короткий смешок. Лежавший лицом к стене человек заворошился и сел на койке, свесив босые ноги. В его обвислых густых усах заплуталась улыбка.
— Ты сегодня петушишься, что кочет, Кирюшка, — басом проговорил он. — И песня не та, и места мало…
— Он за бритву отыгрывается, — сказал моряк с баяном, — так что смейтесь над своим мотористом, товарищ механик.
— За какую бритву? — удивился усач.
— Кеба! — взмолился подросток. — Я же просил тебя по-хорошему…
— Значит, секретный договор заключили?
— Никакого секрета, Андрей Петрович, — стараясь выказать равнодушие, ответил Кирюша. — Просто у Игната Кебы язык чешется, как у дошкольного байстрюка.
Сравнение, придуманное подростком, рассмешило всех обитателей кубрика, в том числе и самого Кебу, который был выше маленького моториста даже сейчас, когда сидел на койке: байстрюками на юге звали только мальчишек.
— Убил через глаз навылет! — не обижаясь, добродушно протянул великан. — Ладно, полный молчок, если не приспичит.
Он лукаво подморгнул Кирюше и, растянув доотказа мехи баяна, взял долгий аккорд.
Тягучая мелодия старинной морской песни полилась из-под заскорузлых пальцев матроса в притихший кубрик, и каждый моряк, внимая задушевной игре баяна, вспомнил свое родное гнездо на продымленной и разодранной взрывами крымской земле, семьи, погибшие при бомбежках или не успевшие покинуть насиженные дедами и прадедами места.
Один Игнат Кеба, думая о том же, видел перед собой не голубые севастопольские бухты, а рыбачью слободку близ Новороссийска. До нее было так близко, что с крутого мыса Дооб за Солнцедаром глаз легко различал на западном берегу Цемесской бухты голубой фасад дома Кебы, обрамленный кудрявой шелковицей и стройными тополями.
Линия фронта отделяла слободку от кубрика сейнера…
Дверцы люка, ведущего на верхнюю палубу, стремительно распахнулись. Ветер влетел в кубрик, пригнул язычок пламени за стеклом «летучки», обжег студеным дыханием лица моряков.
— Эге! — прервав игру, сказал Кеба. — Чуете, завирухой пахнет. К ночи бора задует.
— Давно не видали твоей боры! — буркнул сосед Кебы, молчаливый и мрачный рулевой Ермаков. — Прикрой дверь на щеколду. Кирюша.
Подросток не успел шагнуть к трапу.
На верхней ступени возникла пара добротных сапог, туго перехваченных выше колен ремешками, а затем на трап насилу протиснулся укутанный в тулуп шкипер сейнера старшина Баглай.
— Хорошо спиваете, хлопцы, — одобрил он, заглядывая вниз, и тут же, поворотясь к дверцам, произнес: — Спускайтесь обогреться, товарищ капитан-лейтенант. Не кубрик, а мечта фронтовика.
— До этой бы мечты да граммов двести чачи[8], — ввернул усатый механик. — Всякую мечту размачивать надо, а то всухую она вроде мотора без смазки.
— Двести не двести, а по сто граммов на дорогу вам причитается, — проговорил, спускаясь вслед за шкипером, командир дивизиона, попрежнему грузный, но уже совершенно седой капитан-лейтенант Приходько, в кожаном реглане и шапке-ушанке, сдвинутой на затылок и открывавшей серебряный чуб. — Добрый вечер, товарищи! Можете садиться, — прибавил он, едва только моряки поднялись при его появлении.
— Кому сто, а другому двести, — похвастал механик и кивнул на Кирюшу. — Вот наш резерв. Мы все по очереди устраиваем с ним товарообмен: он свою порцию чачи жертвует, зато вдвойне шоколадом пользуется.
— Ну что же, вполне разумно, — сказал командир дивизиона.
— Значит, никаких перемен, Кирюша? — раздался веселый голос позади капитан-лейтенанта, и моряки только теперь увидели третьего человека.
Кирюша, недоумевая, разглядывал его. Голос человека был знаком, но внешность ничего не напоминала маленькому мотористу. Густая борода, обрамляя моложавое, прокопченное солнцем лицо южанина, спадала на грубо выделанный полушубок гостя. Залощенные ватные брюки, поношенные, сбитые сапоги и облезлая меховая шапка составляли костюм незнакомца. К спине был приторочен самодельный рюкзак из домотканной материи — рядна.
Гость улыбнулся в бороду.
— Не догадался? — обрадованно спросил он. — Вот и чудесно. Здравствуй, товарищ моторист!
— Федор Артемович! — изумился Кирюша, изо всех сил пожимая руку, протянутую человеком в полушубке, узнав по этой фразе своего бывшего шкипера Вакулина с погибшего в Севастополе сейнера «СП-202». — Так вы же теперь с бородой!