В нашем армейском шитье, оказывается, есть одна тонкость. Её очень трудно освоить, но «старики» говорят, что можно. По времени, это происходит где-то к концу учебки. Значит, это целых три месяца исколотых пальцев, издерганных нервов, километры израсходованных ниток и штабеля иголок. Одни расходы, в общем. Чтобы это понять, сосредоточьтесь, пожалуйста, на проблеме. «Секите» генеральную установку: «на внешней стороне пришиваемого вами предмета не должно быть ни шва, ни следа, ни точки от ниток!» Представляете, разве такое возможно? Нет, конечно. Нитка обязательно остается. Она или проваливается, не задерживаясь в подворотничке, или нитка просто обрывается, или иголка пребольно колет палец — уже десятый! — или она, подлая, вообще ломается! Проблем у нас с шитьем, поверьте, выше крыши.
То ли дело чистить сапоги или пуговицы, или бляху ремня наконец. Милое дело! Щеткой туда-сюда, туда-сюда! Тут — «Асидол», там — сапожный крем… Минут пять, десять интеллигентной работы — ширк-ширк, шорк-шорк… Глядишь, всё блестит, как котовые эти… в смысле самовар.
Вернулся Вадька с понурой головой. В одной руке шинель, в другой злосчастный погон.
— Она вернулася в слезах, оставив честь ему и плавки… — закатив хитрые глазки, со скорбным лицом выдал экспромт Гриня.
— Прибью!.. — обрывает насупившийся Вадька. — Между прочим, старшина сказал, что у меня получается лучше, чем у некоторых, — заявляет он, скептически глядя на наши потуги.
— Да? Слушай, это заметно. — Похоже ехидничает всегда серьезный Кошкин-Бабай.
Кстати, когда говорит Кушкинбаев, мы его зовём то «Бабай», то «Кошкин-бай», то «Кошкин-Бабай», он не обижается, его круглое лицо всегда неподвижно, а глаза спрятаны в узких щелочках, и не поймешь, как сейчас вот, где он шутит, а когда говорит серьезно.
Вадька не успевает отреагировать, его с грустью и мечтательностью перебивает Стас, он белёсый, из Прибалтики, латыш кажется:
— Эх, сейчас бы мою сестренку сюда. Она бы вмиг всё пришила, — с грустью замечает он.
— А она у тебя красивая?
— Кто, сестренка? Что ты, конечно! — Лицо у Стаса расплывается в счастливой улыбке. — Представляете, она у нас с детского сада, как начала там что-то шить-вышивать, так с тех пор все сама дома и шьет. Мамке во всем помогает… Умница!
— Слушай, а её фотка у тебя с собой есть? А сколько ей лет? — всерьез интересуется Гришка.
— Она у нас уже взрослая, в четвертом классе учится.
— Фу-ты, ну-ты! А я уже и жениться собрался, — притворно расстраивается Гришка.
— Ты-ы? — удивляется Стас неожиданной для него перспективе. — Да никогда!
— Чё никогда? — не понял Гриня. — Почему это? Я ж не на тебе женюсь, а на сестре твоей, балда. — Резонно парирует.
— Н-нет! — отчего-то зверея, заявляет Стас. — Я её брат. И я не разрешу ей, ясно?
— Так она же в меня влюбится… В меня! Понимаешь? Ты-то здесь причем? — Упорствует озадаченный Гришка.
Этот захватывающий диалог уже переходит на уровень опасных, повышенных децибел — пахнет дракой. Мы в замешательстве молча наблюдаем за этой неожиданной вспышкой, ничего не понимаем — чего это они завелись…
— Не вл-любится! — орёт Стас.
— А вот вл-любится! — верещит Гришка.
— А я сказал, н-нет, — упорствует Стас.
— Кто ты такой, чтобы она в меня не влюбилась? — Белея от обиды, кричит напрочь отвергнутый Гриня.
— А ты-ы кто такой?
— Это я кто такой?..
Они, отбросив шитье уже подскочили (перья дыбом), встали в боевую стойку. Один высокий, другой маленький… Нужно срочно разливать.
— Стоп, стоп, стоп! — встаю между ними. — Эй, чего вы в самом деле? Нашли, когда делить шкуру медведя… — спиной отодвигаю Гришку подальше. — Стас, девчонка-то еще маленькая — подрастет, сама решит. — Поворачиваюсь к Гришке, — и ты, Гриха, кончай доставать, жених… Научись, вон, пуговицы правильно пришивать.
— А чего я-то? Он шуток не понимает, а я виноват, да? — Недоумевает отвергнутый жених.
— Это не шутка, а моя сестра. — Не унимаясь, стоит на своем Стас.
— Ну и пусть твоя сестра, мне-то что? Мужики, чего это он? Я же пошутил.
— Всё, всё, кончайте. Я на ней женюсь. Всё! — шуткой закругляю их спор.
— Вот тебе, Павел, можно. — Совершенно неожиданно реагирует Стас. — А этому балабону — нет.
— Ничего себе! Пронину, значит, можно, а я, значит, извините, балабон? — опять вспыхивает Гриня, но спохватывается, примирительно машет рукой: — Ну ладно, ладно, — молчу. Пашка, на свадьбу-то, хоть, пригласишь?