Это всего лишь невинный, своеобразный пацанячий протест у них получился, у новобранцев, пусть даже и с вывертом. И не надо удивляться: вы их шокирнули армией, они — чем смогли. Так и должно быть. Все закономерно и нормально, как в природе, как в тетрадке-учебнике… Сила действия, равна силе… сами понимаете чего.
Без слез на эту массовку смотреть было действительно невозможно. Родители, с трудом признав в одном из, например, ужасных оборванцев свое любимое чадо: «Ах-х!.. Ой-ёй-ёй!.. Это… это!..» — и другие родственники, которые, конечно же, не признали, но тоже ахнули за компанию, просто уже рыдали. Родителей понять можно: стыдно, конечно, стыдно, позорит ведь семью, гаденыш!.. Говоря сухим бухгалтерским языком, слезы — процентов на восемьдесят — были именно по этой причине. А и правда, это как же нужно крепко не любить свою родную Советскую Армию, чтобы к встрече с ней, вот так вот страшно одеться, а?! Таких нищих и оборванных будущих защитников Родины, страна еще, слава Богу, наверное, и не видала. А и не надо!
Пожалуй, один пример.
Вы лучше присядьте или обопритесь на что-нибудь устойчивое, так для здоровья будет безопаснее.
Представьте… Грязная, выцветшая, с горелыми подпалинами, старая рабочая телогрейка. Сейчас она почему-то полностью инвалидка на один рукав, другой только ополовинен, как у безрукавки. Карманы набиты надкусанными батонами. Все это висит на бойце совершенно не эстетично, мягко говоря, как палатка на гвозде. Под телогрейкой видна провисшая до пупа линялая красно-белесая мужская майка. «Господи! — глядя на голую цыплячью грудь сына, со слезами и ужасом в голосе восклицает мама: «У нас такой майки сроду никогда не было. Такая! У нас!! Откуда? Како-ой стыд!»
Это не всё. Смотрим дальше Эта, выше описанная гордость — майка — заправлена в рваные с заплатами старые армейские галифе. Теперь у отца едва инфаркт не приключился, когда в этих галифе вдруг признал свои любимые рыбацкие штаны. «Эй, эй! А на рыбалку я буду в чем, а? Вот стервец. Ах, ты ж, сукин сын… Ах, ох!..» Ага, щас! Как ты теперь этого стервеца для расправы достанешь — никак! Он уже, считай, служивый человек. Уж теперь-то не по «зубам» отцовской руке.
А на ногах у него калоши. Да-да, именно, калоши! Почти раритет! Причем ноги без носков!..
«Ох, простынет, ой, заболеет! Ай, яй, яй! Ты посмотри, — всплескивает руками мама и сама себе дико удивляется, — я ж ведь их так хорошо вроде спрятала?!» Это она про калоши. Они, кстати, аккуратно прошнурованы белыми шнурками от китайских кед. «Как красиво зашнуровал, а! — замечает про себя папа. — Ведь может, стервец, когда захочет!»
На буйной сыновней шевелюре гнездится кокетливая летняя дамская шляпка… Новая!
Ну вот, теперь уже маме плохо!
Шляпка — её шляпка! — такая прелестная вчера и совсем-совсем ещё новая, теперь уже не имеет никакой формы, она вообще без верха — одни поля. Она уже просто «шляп» мужского рода. За спиной «стервеца» рюкзак — похоже рыбацкий! Точно он! Теперь уже и папочке плохо, уже узрел…
В ту сторону, где родители, смотреть пока не нужно. Они, как бы это сказать, еще пока не в себе. Им еще нужно как-то привыкнуть ко всему этому. Они еще не совсем готовы, они же первый раз…
Не-е, вы не переживайте за них, они сейчас отойдут. Они еще только своего красавца разглядывают, еще не нагляделись. Еще только своим сыночком ужасаются: ох, ты, да ах, ты!.. Потом ведь они и на других посмотрят. А сравнить там, я вам скажу, есть с кем. Во-он их тут сколько таких оборванцев собралось, целое войско. Увидишь — закачаешься. Ночью бы не приснилось — чур, чур! Экземпляры и похлеще есть… Тогда им и станет легче. Оно ведь всегда так, — чужие примеры… лучшее лекарство.
Кстати, если присмотреться, рюкзак у бойца набит чем-то напоминающим бутылочные формы. «Ты посмотри, — опять вскидывается отец. — Ах, ты, стерве-ец, ах, сукин сын. Водку он с собой, понимаешь, в армию набрал, а. С водкой, значит, служить собрался, да! Ну ничего-о, ты у меня сейчас попля-яшешь. Ты выпьешь у меня сейчас, ага! Сообщу вот сейчас дежурному офицеру — он тебе выпьет там. Будешь у меня знать!»
Всю эту живописную конструкцию призывника венчает молодая, еще ни разу в жизни не брившаяся, но совершенно нахальная физиономия с узнаваемыми, общими для его семьи внешними чертами. Почему именно нахальная? Да потому что умная. Он-то знает — не важно, что будет прохладно, не важно, что будет не очень удобно, не важно, что кому-то за него стыдно — важно то, что этим — страшным тамошним «старикам», в армии, ничего от него хорошего, в смысле одежды, не достанется. Отбирать-то у него, считай, и нечего. Понятно, да? То-то, тюти!