-- Да где же наконец папа?-- приставала каждый день Милочка ко всем.-- Ведь это невозможно: без него у нас все продадут.
-- Папа приедет, и мы купим тогда все новое...-- утешала ее Зиночка, глотая слезы.
Мальчики решительно ничего не понимали и даже были рады происходившей в доме суматохе. Это непонимание спасало их от преждевременнаго холода жизни. Наконец наступил и роковой день "сукциона", как говорила нянька Ермиловна. Елизавета Петровна с утра заперлась в своей комнате, теперь совершенно пустой, и не желала показываться. У подезда толкались какия-то темныя личности в полушубках и чуйках. Благообразный седой старичок-пристав приехал ровно в одиннадцать часов и поздоровался с Зиночкой, как старый хороший знакомый.
-- Что делать, барышня: все мы под Богом ходим,-- ласково проговорил он, надевая свою бронзовую цепь.-- Тяжелое наше ремесло...
Комнаты ромодинскаго дома сразу наполнились специально-аукционной публикой, которая ходила по всем комнатам, ощупывала мебель, приценивалась к разным незнакомым вещам и горячо советовалась по углам. Были тут и купцы, и чиновники, и городския торговки -- жажда легкой наживы соединила всех в одно живое и алчное целое. Зиночка оторопела, когда в этой толпе увидела Сеничку Татаурова и одного из братьев Черняковых -- неужели и они будут что-нибудь покупать? В следующий момент девушке сделалось совестно, совестно не за себя, а за них... Она хотела выйти из комнаты и не могла: ее что-то приковывало остаться здесь до конца. Ни Татауров ни Черняков даже не поздоровались с ней...
-- Начните с дорогих вещей,-- советовал Черняков приставу.-- А то что мы будем здесь толкаться напрасно...
Но пристав не согласился, ссылаясь на опись имущества. Черняков и Татауров даже не сняли шуб и ходили по комнатам, точно где-нибудь в лавке. Зиночка поняла, куда пойдут рояль и "Рогнеда", но теперь ей было все равно. Только скорее бы все кончилось и скорее бы выбраться из этого дома.
-- Лампа висячая, для столовой,-- начал пристав каким-то деревянным тоном, как читают дьячки.-- Оценена в три рубля: кто больше?
-- Накидываю гривенник...-- донеслось от дверей, где жалась кучка каких-то "сшибаев".
-- Три рубля десять копеек... Кто больше? Раз... Три рубля десять копеек... Кто больше? Два... Три рубля десять копеек... Кто больше? Три.
Эту церемонию продажи Зиночка видела в первый раз, и каждый удар аукционнаго молотка отдавался в ея сердце, точно заколачивали невидимый гроб невидимаго мертвеца. Двери в передней постоянно отворялись, впуская клубы белаго пара,-- в комнатах набралось так много народу, что сделалось жарко. Приходившие и уходившие не снимали калош, и весь паркет покрылся грязными следами от ног. Даже окна отпотели, и в них так печально смотрел серый зимний день. Аукционная публика принесла с собой запах лука, пота и грязнаго белья. Какая-то торговка громко икала... Зиночка смотрела на шумевшую публику и старалась припомнить, где она видала старичка-пристава -- у них он не бывал и в театре тоже, а лицо положительно знакомое. Ах, да, в церкви, в соборе... Он всегда стоял у праваго клироса и, склонив голову немного набок, подтягивал соборным певчим. Зиночка принимала его почему-то за полицейскаго чиновника.
Нерешительно шушукавшая публика делалась с каждой минутой все смелее. Одни развалились в креслах, другие курили дешевыя папиросы, третьи в десятый раз перерывали шубы -- да, это были ужасные люди, явившиеся сюда растащить все до последней нитки. Проданныя вещи немедленно уносились, и оценка купленнаго происходила уже на улице. Были покупки, которыя сейчас же переходили во вторыя руки. Жадность настолько разрасталась, что азартные покупатели набивали цену на вещи совсем им не нужныя. Особенно выдавался сгорбленный старичок с рябым лицом, который покупал все: умывальник, олеографии, посуду, сбрую, детскую кроватку, старыя калоши. Это оказался маньяк покупок "по случаю". У него вышло несколько ссор с торговками, вырывавшими друг у друга из рук разное платье. Настоящие вороны, слетевшиеся на падаль.
С каждой проданной вещью из дому уходило какое-нибудь детское воспоминание, семейная сцена, просто затейливая часть той обстановки, среди которой жилось так хорошо. Это были молчаливые друзья, которые уходят последними. Вот это было любимое кресло папы, это подарок, это рабочий столик m-lle Бюш... Когда дети обрывают растение листочек за листочком, оно, вероятно, чувствует то же, что сейчас перегнивала Зиночка.