-- Вам что угодно?-- спросила m-me Жапст тем тоном, каким не говорила с покупательницами.
Зиночка передала ей платки, стараясь не попадать в полосу яркаго света из-под абажура стоявшей на конторке большой лампы. M-me Жанет небрежно развернула сверток, поднесла работу к самому лицу и внимательно разсмотрела ее, а потом как-то сверху посмотрела на Зиночку и сухо спросила:
-- Это вы сами вышивали?
-- Да, сама...
-- Жаль... то-есть не к сезону. Балы кончаются, а в Великий пост дамы обходятся с простыми платками.
Когда m-me Жанет начала свертывать платки в прежнем порядке, Зипочка испугалась и прошептала каким-то не своим голосом:
-- Пожалуйста, возьмите... Мне крайне нужны деньги.
M-me Жанет посмотрела еще раз на продавщицу и платки и проговорила уже ласковее:
-- Что я могу вам дать? Платки должны проваляться в магазине до будущаго сезона, то-есть до следующей зимы, а у меня всякаго тряпья и без того много. Если желаете, получите два рубля...
-- Да ведь они шесть рублей стоят, я хорошо знаю!
-- Желаю получить вам за них все десять, если найдете охотника...
-- Нельзя ли хоть три рубля... Ведь я две недели над ними сидела.
К сущности, m-me Жанет была добрая женщина (звали ее Степанидой Марковной, а фирма "Жанет" являлась псевдонимом моднаго магазина), да и платки были хорошо сделаны: рисунок оригинальный, работа тщательная, "со вкусом". Давая три рубля, она все-таки нажила бы рубль на рубль.
-- До свиданья...-- проговорила Зиночка, когда сделка не состоялась.
-- Всего хорошаго.
Когда девушка уже взялась за ручку двери, m-me Жанет окликнула ее:
-- Поверьте, что мне жаль...-- тянула она, поправляя ярко-красную косынку на своей жирной груди.-- Работа прекрасная.
Зиночка стояла с опущенными глазами, чувствуя, что m-me Жанет оглядывает ее тем же гадким взглядом, как только-что пристававший молодой человек.
-- Могу вам предложить нечто другое...-- докончила магазинщица с ласковыми нотами в голосе.-- У меня есть свободное место помощницы старшей продавщицы... Если вы пожелаете занять его, то условия у меня для всех одинаковы: три рубля жалованья на всем готовом.
-- Благодарю вас, но я, к сожаленью, не могу согласиться.
Когда Зиночка вышла, m-me Жанет еще раз пожалела ее: такая хорошенькая рожица была бы приманкой за прилавком. Впрочем, все равно, придет сама... Придет во второй раз и сама будет просить,-- не первая и не последняя.... А где-то я будто видала ее..." -- раздумывала магазиищица, погружаясь в свою расчетную книгу.
IX.
Можно себе представить огорчение Зиночки, когда она вернулась домой: две недели безсонных ночей, и в результате нуль. А в довершение всего -- ни одной души, с которой можно бы поделиться своим горем, посоветоваться. Никогда еще не чувствовала она себя настолько одинокой и безпомощной. Поступить на три рубля жалованья и закабалить себя m-me Жанет, как те бледныя несчастныя девушки, которыя сохнут над машинками -- нет, уж лучше голодная смерть! Удрученная своей неудачей, Зиночка вспомнила про m-lle Бюш, которая вот уже целую неделю глаз не показывает,-- она вывозила на балы своих воспитанниц.
Несчастья и неудачи,-- как сказал Шекспир,-- приходят семьями. Так было и теперь. Не успела Зиночка успокоиться от своего горя, как сделала самое неприятное открытие: кухарка Матрена каждый день носила Елизавете Петровне по бутылке мадеры, и та каждый вечер напивалась. Когда все деньги вышли и закладывать ничего не оставалось, Матрена пошла странствовать по всему городу с записочками, в которых Елизавета Петровна умоляла старых знакомых о помощи. Большинство, конечно, отказывалось разными способами, а некоторые посылали по два, по три рубля -- деньги же опять уходили на вино. Зиночке попалось одно из таких писем, а пьяная Матрена разболтала остальное.
-- Мама, что же это такое?-- взмолилась Зиночка, ломая руки.-- Ведь это позор... унижение... Отчего ты мне ничего не сказала?..
-- Я не могу...-- растерянно повторяла Елизавета Петровна.-- У меня болезнь...
-- Тогда нужно лечиться!..
-- А на какия средства, позволь узнать?.. Нет, я уж лучше водку буду пить...
Только теперь Зиночка увидела, насколько опустилась мать,-- с ней и разговаривать не стоило. Вероятно, несчастная привычка напиваться развивалась годами, и в этом отчасти заключалась разгадка того, что мать всегда держала себя так далеко от детей. Это было удобно в большом доме, но как спрятаться здесь,-- в этих несчастных трех комнатах,-- чтобы дети не видели своего домашняго безобразия? Это домашнее зло было хуже того позора, который называется попрошайничеством... А дети, когда они узнают все, как они будут относиться к родной матери?-- такое открытие убьет в них все, чем хорошо счастливое своим непониманием детство. И без того мальчики доставляли Зиночке немало огорчений, начиная с тех отвратительных слов, которыя они приносили иногда с улицы; в обществе мещанских и чиновничьих детей они заметно дичали, быстро усвоивали грубый тон и вообще начинали отбиваться от рук, а тут еще новая беда.