У костра перед одним из вигвамов стояли пять пар лыж, и у костра сидела Су-Су. Капюшон беличьей парки был крепко завязан вокруг шеи, но руки проворно работали иглой с продернутой в нее жилой, нанося последние замысловатые узоры на кожаный пояс, отделанный ярко-пунцовой тканью.
Где-то позади вигвамов раздался пронзительный собачий лай и тотчас же стих. В вигваме захрипел и застонал во сне ее отец. «Дурной сон, — подумала она и улыбнулась. — Отец стареет, не следовало ему давать эту последнюю лопатку, он и так много съел».
Она нашла еще одну бусину, закрепила жилу узлом и подбросила хворосту в огонь. Потом долго смотрела в костер и вдруг подняла голову, услышав на жестком снегу скрип мокасин.
Перед ней, слегка сгибаясь под тяжестью ноши, стоял Киш. Ноша была завернута в дубленую оленью кожу. Он небрежно сбросил ее на снег и сел у костра. Долгое время они молча смотрели друг на друга.
— Ты прошел долгий путь, о Киш, — наконец сказала Су-Су, — долгий путь от миссии святого Георгия на Юконе.
— Да, — рассеянно ответил Киш, разглядывая пояс и прикидывая на глаз его размер. — А где же нож? — спросил он.
— Вот. — Она вынула нож из-под парки, и обнаженное лезвие сверкнуло при свете огня. — Хороший нож.
— Дай мне! — повелительным тоном сказал Киш.
— Нет, о Киш, — засмеялась Су-Су. — Может быть, не тебе суждено носить его.
— Дай мне! — повторил он тем же голосом. — Мне суждено носить его.
Су-Су кокетливо повела глазами на оленью шкуру и увидела, что снег под ней медленно краснеет.
— Это кровь, Киш? — спросила она.
— Да, это кровь. Дай же мне пояс и длинный русский нож.
И Су-Су вдруг стало страшно, а вместе с тем радостное волнение охватило ее, когда Киш грубо вырвал у нее из рук пояс. Она нежно посмотрела на него и почувствовала боль в груди и прикосновение маленьких ручек, обнимающих ее за шею.
— Пояс сделан для худого человека, — мрачно сказал Киш, втягивая живот и застегивая пряжку на первую прорезь.
Су-Су улыбнулась, и глаза ее стали еще ласковее. Опять она почувствовала, как нежные ручки обнимают ее за шею. Киш был красивый, а пояс, конечно, слишком тесен: ведь он сделан для более худого человека. Но не все ли равно? Она может вышить еще много поясов.
— А кровь? — спросила она, загораясь надеждой. — Кровь, Киш? Ведь это… это… головы?
— Да.
Должно быть, они только что сняты, а то кровь замерзла бы.
— Сейчас не холодно, а кровь свежая, совсем свежая…
— О Киш! — Лицо ее дышало радостью. — И ты принес их мне?
— Да, тебе.
Он схватил оленью шкуру за край, тряхнул ее, и головы покатились на снег.
— Три? — в исступлении прошептал он. — Нет, по меньшей мере четыре.
Су-Су застыла от ужаса. Вот они перед ней: тонкое лицо Ни-Ку, старое, морщинистое лицо Гноба, Макамук, вздернувший, словно в усмешке, верхнюю губу, и наконец Носсабок, как всегда многозначительно подмигивающий. Вот они перед ней, освещенные пламенем костра, и вокруг каждой из них расползалось пятно алого цвета.
Растаявший у костра снежный наст осел под головой Гноба, и, повернувшись, как живая, она покатилась к ногам Су-Су. Но девушка сидела, не шелохнувшись, Киш тоже сидел, не двигаясь; его глаза, не мигая, в упор смотрели на нее.
Где-то в лесу сосна уронила на землю тяжелый ком снега, и эхо глухо прокатилось по ущелью. Но они по-прежнему сидели молча. Короткий день быстро угасал, и тьма уже надвигалась на стоянку, когда Белый Клык подбежал к костру. Он выжидательно остановился — не прогонят ли его, потом подошел ближе. Ноздри у Белого Клыка дрогнули, шерсть на спине встала дыбом. Он безошибочно пошел на запах и, остановившись у головы своего хозяина, осторожно обнюхал ее и облизал длинным красным языком. Затем лег на землю, поднял морду к первой тускло загоревшейся на небе звезде и протяжно, по-волчьи завыл.
Тогда Су-Су пришла в себя. Она взглянула на Киша, который обнажил русский нож и пристально смотрел на нее. Лицо Киша было твердо и решительно, и в нем Су-Су прочла свою судьбу. Отбросив капюшон парки, она открыла шею и поднялась. Потом долгим, прощальным взглядом окинула опушку леса, мерцающие звезды в небе, стоянку, лыжи в снегу — последним долгим взглядом окинула все, что было ее жизнью. Легкий ветерок откинул в сторону прядь ее волос, и с глубоким вздохом она повернула голову к ветру и подставила ему свое открытое лицо.
Потом Су-Су подумала о детях, которые уже никогда не родятся у нее, подошла к Кишу и сказала:
— Я готова!