— Эй, мале́ц! Да что такое-то… Отзовись ты хоть как-нибудь!
Джек никогда не выделялся беспокойством за чью-либо подтирающуюся жизнь, но смотреть, как по полу, извиваясь нескладным личинистым червяком, ползал невменяемый мальчишка, еще совсем только что выблевывающий так и не переварившуюся помидорную рыбу, заливающийся бордовой краской, отбивающий его руки и с озлобленными воплями сбегающий в эту чертову подсобку, было как-то…
До стылого неприятия жутко.
С чувством чертыхнувшись, мужчина, оттолкнув проклятущее тряпьё, переступил непримечательный иллюзорный порожек, осторожно приблизился к согнутому в три погибели тельцу, наклонился, коснулся дрогнувшими пальцами тонущего в сползшем воротнике плеча… И только тогда с запозданием разглядел разбросанные тут и там окровавленные пятна, продолжающие набираться да стекать из левой половины бледного лица, прикрытого бесцветными прядками налипших на кожу волос.
— Что за дерьмо с тобой приключилось…? Я еще подумал, что вдруг это из-за меня и той проклятой скумбрии, что я пытался тебе скормить, но ведь… ни черта оно не из-за меня, верно? Тогда что? Что, малыш…?
Мальчишка, точно только сейчас заметивший, что его одиночество закончилось и рядом успел нарисоваться чокнутый да наверняка опасный по его представлениям тип, вдруг, без предупреждения взбеленившись, мотнул головой, кое-как перехваченным посторонней ладонью плечом. Отстранившись на парочку недобитых сантиметров, попробовал перевернуться на левый бок, вслепую вытягивая под собой трясущиеся руки да разъезжающиеся ноги…
И в ту же секунду сипловато вскрикнул, оказавшись силой перевернутым на впечатавшуюся в пол спину.
Дыша тяжело, прерывисто, влажно, но часто, он лежал под нависшим на четвереньках Джеком раздавленным и едва живым, корчась от раздирающей бьющееся тело пульсирующей агонии; из левого глаза накрапывали густые, сочащиеся кровавые капли, заляпывающие и светлые волосы, и такую же шею, и собравшуюся комком одежду, и не попадающие друг на друга губы. Вдобавок, разбухая от выжираемого человеческого сока, внедренный в шею мальчишки сенсор, точно взаправдашний тварный клещ, перемигивался красно-синими световыми полосками, то ли сообщая своим создателям о плачевном состоянии калеченной носящей особи, то ли пока не сообщая, но вот-вот собираясь это сделать.
— Как мне тебе помочь? — чернея и серьезнея, тихо и сбито прорычал хватающийся за чужие предплечья Джек. Чертов же птенец, к укусившему за внутренности негасимому раздражению, опять попытался отвернуться, но, опять же пойманный за подбородок всей требовательной, твердой, сталью вцепившейся пятерней, вернулся в прежнее положение, кусая от боли и стыда выкрашенные в алый мокрые губы. — Скажи, как мне тебе помочь, малолетний же ты придурок! Как всё это прекратить?! Что для этого нужно сделать? Ну?!
Четырнадцатый мальчишка — слабо и смутно, но всё же — распустился хилым бутоном незапятнанного весеннего изумления; здоровый правый глаз еще больше повлажнел, переливаясь через кромку слепившихся ресниц обыкновенными прозрачными слезами. Щёки же, провалившись в скулах практически на виду, сделались в разы бледнее, приобретая оттенок заворачивающей трупное мясо выкрахмаленной простыни.
— Я… не знаю… я… — едва переводя дыхание, по слогам проговорил он. — Так… бывает… всегда… иногда… слишком… часто… Оно само… пройдет… потом… должно… пройти… оно так… делает… само…
Джек не поверил ему. Не поверил ни каплей, ни крупицей сопротивляющегося перегруженного восприятия. То, как выглядел совсем еще детеныш сейчас, походило на страшную жестокую карикатуру замученного до изнеможения старого мертвеца, и допустить, что всё перегорит, перебесится да за просто так схлынет, точно по сохранившемуся в редких сказках волшебству, от которого хотелось разве что истерично просмеяться, сумел бы лишь тронувшийся идеалист.
Или просто-напросто безнадежный бесповоротный идиот.
Хмурясь, игнорируя жалкие попытки отползти и отбить, мужчина скользнул ладонью по груди мальца, нащупал скрытое под ребрами сердце и пригревшееся под тем предсердие, пока еще колышущееся в переполошенных тонких ударах; мелкий же, перепугав до полусмерти, в этот самый миг с остервенением выгнулся, едва не переломив себе напополам позвоночник, зажал едва попавшими ладонями рот, распахнул сочащиеся двухцветной мокротой глаза и, захлебываясь набегающей в горло жидкостью, во всю глотку закричал, разрывая слуховые перепонки пробирающим до исступления воплем.
Он бился, он брызгал слюной и кровью, и Джек, с концами прекративший понимать, что ему делать и как всё это остановить, попытался сначала ухватиться за подозрительно хрустнувшие в ладонях плечи, стараясь хотя бы так обездвижить спятившего ребенка, а затем, хорошенько уяснив, что это при всём желании не сработает, плюнув, навалился на того всем своим весом сверху, втискивая в напольный пласт так, чтобы не дать ни толком дышать, ни думать, ни орать.
Это, к облегчающей неожиданности, помогло; по крайней мере, не имея ни сил, ни возможности сбросить с себя вес, как минимум в пару раз превосходящий его собственный, Феникс постепенно затих, прекратил брыкаться и лупить по спине царапающими ногтистыми кулаками, не видя смысла в новом прекословии, когда не достиг ни малейшей удачи в прекословии предыдущем. Феникс лежал, еле-еле вдыхал, бесцельно хватался за куртку на чужой спине, комкал ту в пальцах, тихо и жалобно всхлипывал, и Джеку, застывшему и не шевелящемуся, навязчиво казалось, будто он прямо сквозь тряпки да шкуру чувствует ток замедляющейся горячей крови в тщедушном подростковом теле, будто чувствует, как то сокращается по костям, перекраивается, ломается, старается оттолкнуть, но всё равно принимает насильно вшитого цифрового ангела, пожирающего крошащуюся по лоскутам проседенную душу.
Феникс еще дергался, вздрагивал, пытался куда-нибудь подеваться и уползти — слабо, затухая из самого нутра растоптанным окурком, поддаваясь смуглой ладони, опустившейся ему на лицо и пытающейся заставить сомкнуть вспухшие красные веки…
Через несколько мигающих обрывков тикающего электронного табло, убаюканный уползающей ядовитой змеей и успокоившим грузом припечатывающего живого тела, он так и уснул, неосознанно и невольно вклиниваясь в сжавшееся сердце не смеющего пошевелиться Джека ржавыми гвоздями невысказанных вопросов и каруселящих голову бесцветных ватных признаний.
☣☣☣
Проснулся Уинд в разгаре ночи, спросонья растерявшись и обомлев, когда ощутил под руками, щекой и спиной нечто непривычно мягкое, согревающее и шелестящее снятой с клонированного скота свалянной шерстью. Замкнувшийся в самом себе сбойнувший левый глаз разрезала успевшая затупиться боль, правый, пусть и кое-как распахнутый да от пролитых слёз опухший — наотрез отказывался видеть, лишь изредка пропуская сквозь себя обрывки мрачно-пыльного света и седину разлетающихся во все стороны воздушных крошек.
Сдавленно простонав, с трудом подавив застрявший в глотке зевок, не понимая, что такое успело произойти, куда он попал и отчего так ломит тело, мальчик попытался через силу приподняться, поскользнулся и шлепнулся обратно на всё то же волнительно-мягкое, забившееся в ноздри щекочущей тряпочной пылью…
И вдруг сообразил, что лежит не в помойной, на скорую руку собранной из разбегающегося из-под пальцев живого мусора, а в самой настоящей человеческой постели.
Рядом, пробившись сквозь заволокшую сдавший рассудок дымку, услужливо обрисовалась прежняя комнатка-клетка, куда его поселили с причудливым желтоглазым мужчиной; спасения от пережитого, пусть и частично закончившегося кошмара не пришло, да и лежать в постели, которую Джек обещался забрать себе, оказалось скорее постыдно-стыло, чем хоть сколько-то убаюкивающе уютно.
Вдобавок, низовье чуточку набухшего и ощутимо выпирающего сквозь кости живота садистично тянуло болезненной резью, напоминая, что за весь прошедший день ему так и не позволили испражниться, из-за чего щеки накрывало паническим чалым жаром, а в горле между тем еще и астматично пересыхало, требуя хотя бы нескольких глотков до скулежа необходимой воды.