Сопя и покусывая губы, Уинд, опираясь на подкашивающиеся руки, кое-как сел, спустил на холодный пол босые ноги, так и не одетые в прилагающиеся к куртке штаны — те были чересчур широкими, длинными и попросту для него огромными, чтобы приладить их не спадать, да и верхняя часть униформы вполне неплохо прикрывала до выступающих шишечками колен.
В то же самое время под стопами, попытавшимися надавить сильнее, приспособиться и встать, отыскалось нечто до мурашек неравномерное, пластилиново-бархатистое, живое…
Дышащее.
Феникс, переменившийся в побелевшем от перепуга лице, содрогнувшись всей своей небогатой тушкой, от неожиданности приглушенно вскрикнул. Отшатнулся, отнял ноги, испуганным зверьком втёк обратно на кровать и, прильнув спиной к стене, тяжело и часто задышал, не находя сил успокоиться и привести впавшие в панику разметавшиеся мысли, захлестнутые скорым на подъем сумасшествием, в относительный безопасный порядок.
Нечто же, скрывающееся в темном-темном низу, в тех самых пряточных полигонах, кишащих выдуманной, но оттого не менее зловещей тварью, глухо прокряхтев, шевельнулось. Чуть позже — совсем уже открыто завозилось, зашуршало и, прокашлявшись, застонало. По звукам — попыталось подняться, отряхнуться и, сориентировавшись в пространстве, поползти следом на чертову бестолковую…
Кровать.
— Кто… кто здесь…? — голос выдавился слабым, першащим, жалобным, до слёз шальным.
Нечто, чутко его уловившее, в ответ ненадолго застыло, как будто всерьез задумалось над заставшим врасплох вопросом. Затем, капельку язвительно отфыркнувшись, с ударившей обухом утомленностью выдохнуло:
— А сам ты как думаешь? Кто еще здесь может быть, если не я, а, мальчик?
Голос показался знакомым, даже частично… родным. Неповторимые растянутые интонации, так и дышащие беззлобными насмехающимися гримасами — и подавно.
Не без труда переведя дух, припомнив то, чего не должен был забывать, Уинд сделал последний жадный глоток застревающего в лёгких кислорода и, осунувшись, угомонившись, стыдливо стёк на постель безвольным угловатым мешком, вышептывая полумертвое, отчаянное:
— Джек…?
— Он самый, — с добродушным согласием подтвердил мужчина, продолжающий скрываться в настораживающей темени. — Как ты себя чувствуешь, к слову?
Четырнадцатый, меньше всего жаждущий говорить именно об этом, неопределенно повел головой, не показывая ни «хорошо», ни «плохо»… но, впрочем, сообразив, что в окружившей ночи жеста этого разглядеть не получится, скомканно и еле слышно пробормотал:
— Всё… в порядке со мной…
— А похоже на это не больно, знаешь ли… — скептично хмыкнул невидимый Пот. Хмыкнул неодобрительно, каждой расслышанной и распробованной ужимкой говоря, что прекрасно умеет её разбирать, эту чертову некрасивую ложь, но спорить или настаивать, спасибо уже и на том, не стал. — Дело, однако, твоё, и мне хватает мозгов понять, что я как будто бы не имею права в него вмешиваться… Но что вообще это такое было, малыш? Хотя бы это, надеюсь, ты соизволишь мне растолковать?
— Растолковал бы, если бы сам еще знал… — недолго помявшись, честно признался Феникс. Накрыл дрогнувшими пальцами правой руки левый глаз, ощупал впалую, заляпанную высохшим, но всё еще липким и густым отталкивающую щеку, после чего нервозно, вымученно, с привкусом оставшейся на языке тошноты сглотнул. — С тех пор, как его вживили, когда я потерял свой настоящий глаз, оно стало время от времени происходить. Вот это вот… всё, что ты увидел. Становится невыносимо больно, льется кровь, и я до ужаса боюсь, что сдохну прямо сейчас и ни за что не доживу до следующего раза, но, как видишь, доживаю. Правда, сегодня было капельку сильнее, чем… чем обычно… Хотя уверять я не могу: почти ничего ведь и не запомнил совсем…
— Не запомнил, говоришь?
Уинд, потерявший практически все остававшиеся в теле жизненные соки, а потому быстро сдавшийся, уступивший да без особого выбора доверившийся, утвердительно кивнул. Подумав, неловко и настороженно спросил:
— Как… как я очутился здесь?
С учащающейся периодичностью забывая, что кругом — мрак, и во мраке этом не разглядеть даже собственных ног, он тем не менее провел ладонью по постели, не решаясь уточнять подробностей вслух, и Джек каким-то чудом всё верно уловил, просек, понял.
Подобравшись — если верить зазвучавшему глубже да гуще голосу — поближе, ответил:
— Как, как… Так, что я тебя в неё сгрузил, в койку эту, вот и очутился. Откуда я знал, что мне еще с тобой, таким припадочным, было делать…? Предупреждать о своих особенностях заранее не пробовал, нет? А надо бы, если не хочешь, конечно, чтобы и я за компанию сделался таким же седым, как и ты, бестолковый мальчишка…
— Прости…
Неожиданно последовавшее извинение, обухом ударившее по сжавшемуся и иглой кольнувшему сердцу, было неуместным, глупым, наивным, болезненным, и Джек, выругавшийся сквозь плотно сомкнувшиеся зубы, раздраженно и тоскливо выдохнул. Будто ни к кому конкретно не обращаясь, сдавленно пробормотал:
— Раньше, говорят, по земле свободно разгуливали Эндимионы — этакие божественно-прекрасные юноши с ангельской внешностью, — а теперь ползают сраные мутанты с рыбьей башкой и подтухающими помидорными жабрами. Грустно оно как-то, мальчик. Какой только идиот после этого поверит в прогресс и швыряемые нам свинячьими помоями пустые высокопарные обещания… Но, сдается мне, что ты пока слишком мелкий, чтобы всё это в должной мере осознавать. Давай, ложись-ка обратно, забирайся под одеяло и засыпай. Что-что, а сон помочь должен… Ну а я, раз у нас случилась эта маленькая непредвиденная ситуация, подремлю на полу, ничего со мной от этого не сделается.
Следом, закрепляя прозвучавшие слова, скрипнул, примявшись, пол, зашелестели разложенные и раскатанные тряпки.
Уинд, ощущающий всё большее смятение, смешанное с непривычкой говорить с кем-либо о подобных вещах, повозился, поерзал, поджал губы, огладил притягательную прохладу отданной подушки. Но, прислушавшись к требовательно завывающему телу и лучше лучшего уяснив, что то его в покое не оставит, пока не сделает, чего сделать хотело, тихо-тихо вздохнул:
— Не смогу я уснуть, Джек…
— Это еще почему? — послышалось снизу немного недовольное, измотанное, самую толику раздраженное. — Боишься страшных снов, что ли?
— Да нет же! Причем тут это? Прекрати, будь так добр, надо мной измываться! — прошипел задетый за живое Феникс, не собирающийся признаваться и признавать, что по-своему этот немыслимый человек угодил в самую точку снова. — Мне… надо. Понимаешь?
— Нет, не понимаю. Чего тебе еще настолько надо, чтобы сидеть тут, полуночничать и не давать нам обоим спать, когда день был долгим, утомительным, и вообще ты отгреб под себя целенькую мякенькую постельку?
Феникс, благодаря этому придурку изрядно хлебнувший и стыда, и ползающей по венам склизкой вины, обезнадеженно и жалобно пискнул, зажмурил горящие от боли и давления глаза.
— Просто надо… да черт же. Надо мне. Почему ты никак не поймешь…
Пауза, воцарившаяся после, растянулась, поскреблась о ноющие виски и воспаленные нервы; лишь спустя долгую надгрызенную минуту, потревоженную насмешливо-удивленным присвистом, закончилась, оборвалась, с ворчанием убралась куда-то вкось да прямиком сквозь приоткрытую форточку задымленного окна.
— Ты отлить, в смысле, хочешь? Или приспичило чего покрупнее?
Мальчишка, вспыхнув до кончиков ушей, взвился явно остервенелее нужного: напыжился, разгорячился, подскочил на спружинивших коленках и, не зная, куда себя деть, с чувством стиснул в кулаке поминально треснувшее в слабеньких шовчиках одеяло.
— Отлить! И вообще! Зачем ты спрашиваешь незнакомого человека в лоб о таких вещах?!
— А что такого-то? Тем более если ты меня сам в угадайки играть заставляешь… И потом, ты мне никакой не «незнакомый человек» — я знаю твоё имя и мы живем теперь с тобой вместе. Вон, даже кровать уже делим, и на руках я тебя таскаю… По мне, тех, кто окажется ближе нас, еще нужно хорошенько так поискать.
Логика в его словах, безусловно, имелась, и имелась, нельзя не признать, крепкая, но Четырнадцатому от этого легче не становилось всё равно.
— Но мне… мне всё еще… надо…
— И ты не знаешь, куда пристроиться, поэтому и пытаешься испросить у меня дельного совета, малыш? — с изрядной долей издевки уточнил бывающий просто-таки невыносимым Джек Пот. Пошелестев тем, чем он там прикрывался, кажется, вновь приподнялся; голос его, одновременно очаровывающий и отпугивающий, прозвучал настолько близко, что у Уинда встал дыбом зашевелившийся в волосках загривок. — Изверги они здесь все, правда? Никогда не поверю, что они просто забыли снабдить нас небольшими уютными дырочками в полу, чтобы мы смогли беззаботно и по-божески в те смываться… в смысле, я хотел сказать, смывать. Впрочем, проблемка не такая уж и большая, и лично для себя я её уже давно решил.