— Заткнулись, чертовы безмозглые ублюдки! — голос того, кто стрелял — лязгающий, скомпонованный с давящей на виски психотропной машиной, от пожирающих мозг волн которой спасали разве что блестящие серые шлемы, не полагающиеся обитающему на свалке бездомному сброду, — ударил по беззащитным головам дробным артиллерийским залпом, пустив у тех, кто был поменьше да послабее, потекшую носом кровь. — Быстро закрыли свои грязные пасти, прекратили беспорядки и выстроились по периметру, иначе, клянусь, я буду стрелять по вам до тех пор, пока не перебью каждую тупорылую тварь!
Феникс, успевший свыкнуться с тем, что на нём влияние этой поганой дряни всегда срабатывало как будто даже сильнее, чем на других, стиснув скребнувшиеся зубы, покачнулся, отпрянул чуть в сторону, невольно врезавшись в чей-то отпихнувший бок, сплюнул на болтающееся на груди отрепье сгусток проеденной желчью темно-розовой мокроты, накрыл ладонями раздираемые тонким звонящим гулом уши. Промычав позабытое несвязное проклятие, оставшееся щипаться на горчащем языке, отодвинулся куда-то еще, бездумно шевеля подгибающимися ногами в попытке хоть куда-нибудь деться, убраться и уйти…
Где-то там же почувствовав, как чуть выше локтя, ухватив не то чтобы совсем уж настойчиво, но цепко и крепко, улеглись чьи-то посторонние пальцы, небрежно, но отчасти сочувствующе огладившие покрытую синяками плоть.
Прошитый ужасом, не привыкший абсолютно никому доверять или надеяться на абсурдное пришествие такого же абсурдного чуда, издохшего еще в прошлом столетии, заучивший на собственной шкуре, что если от тебя чего-то и хотят — то хотят без лишних вопросов паршивого и мерзкого дерьма, мальчишка стремительно вскинул глаза, болезненно поморщился, тщетно пытаясь сфокусировать заедающее зрение, да только…
Зрение это чертово, на один глаз имплантированное, а на другой — бездарно сломавшееся, чем дальше, тем изощреннее подводило, обещая в самом скором времени принести в подарок хоронящую слепоту.
Впрочем, абрис чужого расплывчатого лица и общие очертания какой-то со всех сторон «чересчур» фигуры он разглядеть всё-таки сумел, равно как и неспешно проступившие из зяблого полутумана взлохмаченные темные космы, падающие вьющимися собачьими кучеряшками на заросшие щетиной впалые щеки и такой же — острый и выступающий, из тех, которые когда-то было принято называть «благородными» — подбородок, отдающие странноватой желтизной нацеленные хищные глаза.
— Ты тут как, малыш…? Живой? Помирать, надеюсь, не собрался? Очень тебя прошу, не доставляй им такой радости, продержись еще немного! — местами размазанный желтоглазый некто, никак не отпускающий захваченной врасплох руки, говорил с ним вроде бы громко, пытаясь перекричать гомон толпящихся вокруг людей, сбивающихся под обрушившимся бичом в послушное блеющее стадо, а вроде бы и настолько невозможно тихо, что страдающий навязанной глухотой мозг отказывался воспринимать, затаптывая чужие слова раскаляющим черепную коробку ноющим гулом.
Уинд, всё же искренне желающий понять, кем был этот причудливый тип и чего он от него хотел, с досадой потер свой несчастный левый глаз, опять и опять показывающий то, что успело случиться и пройти, попытался припомнить нормальную человеческую речь, порастирал сгорающие виски…
А когда худо-бедно вернулся в себя, вскинув кверху лицо и собираясь попросить повторить сказанные мужчиной слова, обнаружил, что снова его, дважды являющегося на помощь и дважды оказывающегося рядом в нужном месте, потерял; в следующее же мгновение кто-то, кого он даже не успел различить, грубо схватив за капюшон драной тряпичной куртки, зашвырнул его сквозь расступившуюся толчею вперед, заставляя встать там, где выталкивали напоказ прибившихся к стаду детей, инвалидов, карликов и прочих отбросных уродцев.
На долю секунды мальчику померещилось, будто причудливый, настораживающий, черт поймешь ради чего прицепившийся незнакомец тоже направился куда-то сюда, затерявшись в беспокойно переступающих с ноги на ногу уязвимых первых рядах, но ни хорошенько запомнившихся желтых глаз, ни более-менее похожего лица он не видел. Вообще ничего не видел, кроме бесконечно серого, бесконечно страшного, бесконечно безликого химерового кошмара, проштопанного простынями да наволочками вытекающей из чужих ушей, носов, ртов и прочих дырявых щелей крови.
— Выстроились, наконец, собаки? — прогрохотал заметно приблизившийся, расползшийся по нескольким десяткам обмундированных человечков ненавистный голос, сбавивший своё невыносимо-пагубное действие до всё еще чинящего болезненное неудобство, но, по крайней мере, уже не пьющего выбиваемую жизнь тона. — Хорошо. Хотя бы на это вы оказались способны. Пусть теперь каждый из вас медленно — повторяю еще раз, медленно — поднимет руки, уберет их за голову и не смеет двигаться до тех пор, пока мы не проведем обход и подсчет вашего мерзкого поголовья! Поняли?! Одно движение — и я разрешу моим ребятам стрелять!
Сопротивляющиеся голоса тех, кто не решался брыкаться, но пытался неуверенно крыситься, проклинать и кричать, практически тут же заглушались ударившими под ребра электрическими дубинками, любые случайные шевеления, оброненные в сторону взгляды или попытки обменяться друг с другом одним незначительным шепотком — брызнутым в лицо оранжевым газом, и всего через одну неполную минуту, за время которой над карательной площадкой разжегся накормленный белым топливом исполинский глаз ошпаряющего прожектора, среди трясущейся, едва дышащей толпы воцарилась заупокойная тишина, нарушаемая лишь цокотом когтей да рыком лишившихся намордников собак, тихим переговором надзирателей, треском привязанных к поясу раций и требовательным шуршанием передаваемой из рук в руки тряпичной мошны, куда сбрасывалось всё то лишнее, не имеющее права иметься и быть, что находилось в карманах или сумках растоптанной и униженной скотины.
Один из черных солдат, расхаживающих среди отделенных и разъединенных рядов, вскоре поравнялся и с Фениксом. Окинул того долгим презрительным взглядом со спутанной белобрысой макушки и до кончиков израненных пальцев, торчащих сквозь желтушные носки, не увидев ничего, кроме перемазанного кровью да грязью искалеченного урода, категорически не пригодного для того, чтобы отправиться в сердце разросшегося за пределами свалки процветающего мегаполиса — крысеныш вполне себе мог переносить какую-нибудь заразу, отожравшую ему руку, глаз и испортившую волосы, да и ни в одном публичном доме, даже самом дешевом и предпочитающем не придерживаться банальных санитарно-нравственных норм, вряд ли нашлось бы много желающих это вот неудавшееся чучело поиметь.
— Окажись ты чуток посимпатичнее — мог бы заполучить право на безбедную жизнь. В городе любят тех, что помоложе, понаивнее да покостлявее… — хмуро выговорил спрятанный под защитной маской человек, повертев из стороны в сторону зажатым между большим и указательным пальцами бледным мальчишеским лицом. — Но, как говорится, не свезло — так не свезло. Сделать я ничего с этим не могу. Поэтому уж извини.
Его, всё так же придерживая за голову, чтобы не рыпался и не мешал, просканировали вдоль и поперек в просвечивающем инфракрасном диапазоне, наклонились, проверили все и каждый внутренние карманы. Не отыскав абсолютно ничего, за исключением горсти разбежавшихся блох да издохшего между слипшимися подкладками таракана, ухватили за глотку, сдернули воротник и, не попытавшись даже предупредить, спокойно вонзили в моментально вздувшиеся вены маленького серебристого жучка, вгрызшегося в шею округлым рядком ввинтившихся игольчатых лап.