========== Chapter 12. Cannibal Corpse ==========
Он не должен был, никогда и ни за что не должен был видеть то, на что таращились, не осмеливаясь ни отвернуться, ни сморгнуть, его пригвожденные глаза.
Не должен был, так глупо выглядывая из-за приколоченного к лачуге мелкого сарайчика, смотреть, как тот самый чертов ньянга, в существование которого он до сих пор не решался искренне поверить, белея нанесенной на лицо мучной краской, повторяющей очертания костлявого черепа, выкуривая наверняка заправленную наркотой папиросу, напичканную перемолотым прахом какой-нибудь склонированной иглистой фугу или жабрами выращенного в помоях псилоцинового гриба, как ни в чём не бывало стоял, уставившись черными провалами глазниц в низкое грязное небо, пока его возящиеся рядом приспешники, привычно темнокожие да наполовину обнаженные, пытались разрыть обнаружившуюся во дворе нечетного домишки могилу, попутно перемазываясь в земле, струпьях слезающей с рук кожи и вытекающей изо рта смольной жидкой херне.
Он не должен был ни видеть, ни знать, ни присутствовать здесь тогда, когда пологая и легковесная крышка наспех сколоченного гроба отошла, подковырнутая черенками железных лопат, когда белолицый колдун, шевелясь меланхолично и медленно, плавно, дымно да будто во сне, достал из-под складок длинного и тоже черного тряпичного плаща маленькую пустую бутылочку, суставчатыми, точно у паука, и ногтистыми пальцами ловко откупоривая корковую пробку, выполненную в виде вырезанного на навершии палочного креста. Когда, выплюнув так и не докуренную папиросу да небрежно задавив ту ботинком, забросив на сгиб локтя путающуюся в ногах одежду, подошел к распотрошенной могиле ближе, наклонился, пригляделся и, побыв так с несколько секунд, всё так же плавно спрыгнул вниз — Джеку удалось разглядеть, что он вроде бы собрался подносить к губам или носу покойника эту свою подготовленную стеклянную пробирку, но-но-но…
Что творилось дальше — увидеть уже больше не получалось, но откуда-то Джек знал, печенью чуял, угадывал, как наяву, будто их не разделяли толстые да осыпающиеся землистые стены, и пространную зубастую улыбку на выкрашенном прашном лице, и завинчиваемую обратно бутыль, когда мертвец — настоящий мертвец, начавший подгнивать и весьма споро разлагаться, — искорячившись так, словно его навылет прошибло высоковольтным разрядом, приподнял тяжелые пухлые веки, вернул в глазную лунку прикатившиеся из-за той стороны белого венозного яблока опустелые и отупелые зрачки, вылупился остекленелыми суррогатами на своего нового вечного господина, брезгливо протягивающего навстречу выкрашенную в черно-белый рельефный скелет смуглую руку…
— Ты вдохнул аромата принадлежавшей тебе некогда души, нзамби, — покачиваясь так, будто что-то не давало ему оставаться в неподвижном ровном положении, прошипел, высовывая изо рта проколотый язык, колдун, и только здесь до прекратившего дышать Пота в полной мере дошло, что то, что опоясывало сильное темное тело, было вовсе не веревками и не поясами, как он ошибочно порешил, а… змеёй. Самой натуральной, самой реальной, непонятно лишь каким образом выведенной и откуда взявшейся редкой и ценной альбиносной змеёй, как раз таки и заставляющей этого человека постоянно наклоняться туда, куда скользкая да жирная откормленная тварюга наклониться хотела. — Я поймал и закупорил твою душу, я откопал тебя, вернув в этот мир, посему отныне ты станешь верно работать на меня, единственного твоего мастера, если не хочешь, чтобы за неповиновение я уничтожил самую твою суть. Если ты исполнишь то предназначение, которое я на тебя возложу, то будешь отпущен в мир мертвых, нзамби. А пока — поднимайся и слушай, что я тебе скажу.
Мертвец, должный оставаться мертвым, дохлым, гнилым, не способным ни мыслить, ни говорить, ни, тем более, шевелиться, с какого-то невозможного перепуга вдруг и впрямь толчком уселся в своей могиле, повел болтающейся на негнущейся шее головой, выглядя при этом так, будто не мог вспомнить, как правильно ту нужно держать. Ухватился трясущимися, разваливающимися, но ощутимо крепкими руками за крошащиеся земляные края, с силой подался вверх, подтянулся. Спотыкаясь, заплетаясь, едва не валясь — а иногда валясь, но тут же снова поднимаясь, — шатаясь и еле держась на выгибающихся под ирреальным углом ногах, подхваченный под мышки теми, кого Джек принял за учеников или фанатичных приспешников, а теперь начинал в зарождающейся истерике угадывать еще двоих самоподвижных трупов, возвратился к ускользающему равновесию, представ лицом к лицу с новоиспеченным инфернальным господином в нахлобученной на голову цилиндрической шляпе с пушистыми перьями не укладывающихся в мозгах невообразимых птиц и с блуждающей на обрисованных губах белой гримуарной улыбкой: примерно так, как этот шаман смотрел на хрипящего беспомощного покойника, только-только обзаведшиеся потомством молодые папаши смотрели на уложенных к ним на колени кричащих да брыкающихся розовых первенцев.
Джек не знал, не понимал, был ли этот заструпелый, что-то бессвязное мычащий, мотающийся туда и сюда воняющий мясной обрубок действительным мертвецом, был ли он засунут в могилу под обдуряющими порошками из ядовитых потрохов той же иглистой ритуальной рыбины, или всё объяснялось гораздо проще и он оставался единственным, кто чего-нибудь нанюхался, напился, поддался, стал видеть несуществующие на самом деле болезненные галлюцинации, таращась на пустое место да находя в том возвращающего с того света недобитого некроманта, но…
Когда одетый в кости змеиный ньянга, окинув оборванного покойника, заново учащегося передвигать руками да похрустывающими в коленях ногами, удивленно наступающими на не причиняющую знакомой боли осколочную землю, задумчивым взглядом, вдруг резко обернулся, безошибочно угадывая заузившимися ящерными глазами черную жестяную стенку, куда еле-еле успел поднырнуть потерявший последнее дыхание перекошенный Джек, чертовы сомнения, надломившись да рассыпавшись под окровавленные стопы пеплым прахом, бесследно ушли, потому что и этот самый колдун, и его повылазившие из могил зомбаки, и всё, что творилось в этой двинутой пресловутой деревне, куда их с нелегкой подачи занесло, оно взаправду…
Взаправду…
Было.
Просто, какой-нибудь свихнувшийся Бог какого-нибудь свихнувшегося мира, после увиденного и могущий, и должный, в принципе, существовать, было, и — что для него самого, что для оставленного по непроходимому кретинизму седого мальчишки, что для всего их незадавшегося пути…
Всё.
Просто всё.
Точка.
☣☣☣
— Ты ведь хороший мальчик, правда, Феникс? Ты верный, послушный, такой славный и жертвенный, что меня просто бросает в дрожь. Есть в тебе что-то, что так и кричит, будто Господь создал тебя специально для того, чтобы однажды ты погиб за Его имя; ты ведь полон его, этого внеземного, непривычного, такого редкого теперь белого света, этой невинной нетронутой непорочности, совсем немножко сводящей с ума чистоты…
Чужие маленькие ладони, одновременно теплые и безумно холодные, словно застывающий на камнях снег, продолжали гладить его по расчесанным и уложенным на пробор волосам, протертым влажной тряпицей очищенным щекам, завернутой в ворот белого балахона тонкокостной шее. Уинд, запрятанный куда-то на недостижимую глубину собственного предавшего тела, отказывающегося и двигаться, и говорить, и думать то, что хотел думать-двигать-говорить он сам, тщетно бился, тщетно кричал из-под немых ребер да черепов, тщетно пытался сбросить с себя навеянное черными вдыхами окучивающее наваждение, подняться на ноги, оттолкнуть Азизу, выбраться отсюда, да хотя бы на брюхе выползти, и бежать, вопя во всё горло, туда, где был сейчас Джек. Хватать того за руку, вымаливать прощения, которого, наверное, не заслужил, выть, орать и скулить, что он не виноват, он правда не виноват, он не нарочно, он всего этого не хотел, он даже не успел заметить, как оно произошло и когда успело его проглотить, когда втекло в ноздри да в кровь вместе с притронувшейся к ладони шоколадной девочкой, напитавшей острые ногти тем зельем, что, едва угодив ему на кожу, потянулось дальше, добралось до мозга, усилилось под гнетом съеденного мяса лживого «голубого гну» и витающих вокруг сладковатых запашных дурманов, на которые реагировал и Джек, хоть и реагировал слабее, потому как не ел, не пил, не позволял к себе прикоснуться, но, но, но…