— Не стану я ничего… рассматривать. Никого ты не убивал. Врешь ты всё. По лицу же вижу, что врешь. Ты всегда вот так… паясничаешь и хорохоришься, когда хочешь, чтобы я подумал, что ты… не знаю… круче, что ли, чем есть. Хотя так и ты так круче некуда, а убийство тебя не украсит. Никого, уж извини, не украсит…
— Ну и тебе же хуже. Дурила мелкий… — обиженно — непонятно же на что, но бесспорно искренне, насупившись да каждой поджатой ужимкой разочаровавшись — буркнул сам весь из себя «дурила» Джек. — Твоё, конечно, дело, но если и дальше продолжишь лелеять свои гребаные фиалковые надежды на наш с тобой пресловутый сучий мир, то вскоре лишишься и второго глаза, и еще чего-нибудь… повесомее. Руки там, ноги, кусочка сердца… Подумай об этом на досуге, будь так добр. Самое идеальное для тебя занятие, ангелок.
Что мальчишка не был с ним согласен ни на жалкий покусанный грош и думать ни о чём досадливо не собирался — Джек знал и так, поэтому на эти его смурнеющие тяжелые взгляды, попытки отвернуться туда, где шумела да клокотала дикая загаженная водица, ненавязчивые ползочки в противоположную сторону, должные, очевидно, выразить всю степень задетого сознательного недовольства, обращать не стал…
А оттого, наверное, так и удивился, когда мелкий вдруг затих, что-то там себе иное надумал и вместо того, чтобы продолжать спорить или собачиться, тихо, смущенно, но абсолютно миролюбиво спросил:
— Что ты… делаешь? Ты возился с этим еще тогда, когда я в той комнате… сидел — я слышал, как ты стучал и что-то всё время резал, — и сейчас… возиться продолжаешь…
Пот, не ожидавший — потому что и сам забыл, что он тут чем-то занимался, выскабливая вертящуюся в руках игрушку на чистой выработанной автоматике, чтобы было чем заняться и лишний раз не нервничать, — что его о чём-нибудь таком соизволят спросить, бросил на вытянувшего шею мальчонку приценивающийся взгляд, намеренно затянул с волчком скачущем на языке ответом. Потом уже, чуть погодя, когда парнишка, небось, решил, что им пренебрегают или что, вследствие чего одновременно и помрачнел, и одарил скукожившимся да насупившимся под бровями надутым взглядом, мысленно отсмеялся и, оторвав от поделки одну ладонь, чтобы потрепать поведшегося мелкого по голове, не без удовольствия выдал:
— Я вот никак не возьму в толк, слышу ли в твоём голоске эту дивную отрадную ревность — хотя, как бы она меня ни грела, было бы к кому… к чему… честное же слово… — или это мне просто мерещится, потому что мальчик темнит, а мне так хочется, чтобы он прекратил принимать меня за пустое место и заинтересовался, как я там и куда, что начинаю надумывать себе сам? — Наверное, если бы он не спешил с поступками — птенец бы ему что-нибудь ответил, хоть и далеко не честно, по-детски да чтобы отмазаться и всё самое сокровенное скрыть, а так… Так уже не ответил. Потому что с поступками он не утерпел да знатно поспешил: извернулся, придвинулся ближе да ниже, вжимаясь почти что лбом в лоб, хитро и хищно уставился в расширившийся серый глаз, рисуя на губах тот самый ошкуренный волчий оскал, который — этого он совсем ведь не знал — продолжал ночь из ночи мелькать да бродить по разбитым мальчишечьим снам. — Понимаешь ли, ягненочек мой, в силу последних событий, которых — никак не соображу — ты действительно не припоминаешь, или припоминаешь, но, в силу вящего нежелания их со мной обсуждать, продолжаешь притворяться, я уж было решил, что в твоей жизни и в твоём маленьком уютном мирке есть место для всего, кроме, собственно… меня. Это откровение меня весьма и весьма огорчило, я с трудом удержался, чтобы не сломать тебе за него приманивающую лживую шейку, но подумал, что сначала дам тебе возможность себя и свои действия оправдать, а там уже решу, что стану с тобой делать… Так что же ты, славный мой, скажешь мне на это?
Уинд, панически пробежавшийся по склоненному почерневшему лицу — то, что лицо это продолжало улыбаться, пугало гораздо больше, чем если бы оно скалилось или заживо пожирало рвущуюся на волю живую белую мышь — раздробленным взглядом, приподнял руки, уперся ладонями Поту в плечи — пусть со всех доступных сил и не надавил, — попытался податься назад так, чтобы его навзничь не повалили — в том, что рано или поздно повалят, он не сомневался, но старался оттянуть роковой срок по возможности на подольше, — вместе с чем глухо и пристыженно крякнул.
— Это… не… не так. Неправда… это. Ты… не… не прав ты. Мне… есть до тебя дело, нет… не так, мне… мне ведь… Может, я и темню… немного, но это вовсе не потому, что… я просто… просто, понимаешь… я… — получалось у него плохо, паршиво даже, горло оседало, голос срывался да нёсся вниз, на ура пересекая критическую шепотливую отметку, так что когда он ожидаемо перевел тему да снова что-то полуубито спросил про то, чем Джек-де занимается, не забыв вложить в вопрос и добрую щепотку жалобного скулежа, мужчина стоять на своём не стал: нехотя отстранился, задумчиво передернул плечами, поднял на ладони небольшой округлый цилиндр с пологой пустотой внутри и, понаблюдав за проснувшимся на мальчишеской мордахе любопытством, уже куда добродушнее да покладистее объяснил:
— Да игрушка это. На что еще эта штука, по-твоему, похожа? Тебе, бестолочь малолетняя, игрушка. Чтобы, если вдруг приглянется, не вздумал раскисать, унывать и уползать в свои чертовы крысиные углы. И чтобы не брал на себя больше, чем твоему молочному возрасту брать положено.
Феникс, вновь изрядно засопевший и затушевавшийся, как только уловил в намеренно рычащих пояснениях волнующее и сокровенное «тебе», нерешительно, дождавшись одобрительного кивка, протянул руку, потрогал холодный — деревянный, но и немножечко механический, железный — вещицын бок. Справившись с подводящим переменчивым зрением, подолгу не могущим определиться с тем, что оно видело взаправду, а что — одним шальным воображением, понял, наконец, что предмет этот был желтым, а резные фигурки внутри — черно-красными, точно смешанные с пиками карточные червы, в которые он когда-то давно с кем-то, полностью стершимся из памяти, играл.
— А кто… кто это такие…? Смешные такие и… красивые… хвосты у них хорошие и… и волосы вот тут, где обычно у животных не растут… а еще эти коробочки на ногах — никогда такого не видел… — потерянно, но оттого не менее восхищенно спросил он, указывая кончиками пугающихся притронуться да вдруг случайно поломать пальцев на странных, скачущих друг за другом созданий, вырезанных по стенам такой же странной игрушки. — Мне они нравятся… очень…
— Это-то? — Глаза Джека удивленно скосились в сторону ни о каком его удивлении не подозревающего ребенка, лицо приобрело разбитый сглаженный оттенок, не могущий решить, рассмеяться ему, усомниться, пожалеть или черт же знает что сделать еще. Ну правда же. Черт. Же. Знает. — Ты что, никогда их не видел, не слышал, даже косвенно не встречал то, что там от них осталось, нет…? Эй-эй, погоди-ка, не нужно, не хмурься, и закрываться от меня тоже не надо, я совсем не пытался тебя обидеть или задеть, малыш, я просто… не ожидал, вот и… всего. Подумал, что… В общем, не важно, что я там подумал. Сейчас, сейчас я тебе всё растолкую, идет? Так вот. Это у нас как бы лошади. Лошадки. Коняжки. Жеребятки там всякие. Скакунцы, кобылички, гребаные непарнокопытные скотинушки. Всё еще ни о чём, я так понимаю, не говорит? Не говорит. Можешь не трудиться отвечать, ангелок. Я сам вижу. Вот тебе и великий прогресс налицо… В железе-то мы разбираемся, а распознать несчастную клячу, которой по самую печёнку собой нынешними и прошлыми обязаны, но помнить об этом не хотим, не можем.
Расстроенный птенец стиснул между коленками руки, зашуганно ударился в краску, после чего, с концами нахохлившись, буркнул нечто неразборчивое, но зато на высоких тонах и с гортанным рыком, пытаясь донести, очевидно, о том, что он вообще-то не виноват и захрена же вот так измываться, когда он просто хотел спросить и похвалить то, что тупический Джек Пот так красиво сделал.
— Ну, ну, не обижайся на меня, ягненочек. Это я совсем ведь даже не к тебе, а так… к кому-нибудь, кто всё равно никогда не услышит, а если и услышит, то в ответ наложит сверху добротную вонючую кучу и так или иначе взашей попрет, — устало выдохнул мужчина, потерев костяшками пальцев какой-то весь синюшный и расцарапанный, если хорошенько приглядеться, правый — левый, наверное, выглядел ничуть не лучше — висок. — Давай-ка я лучше наглядно тебе продемонстрирую, как эта штуковина работает.