Только вот сейчас, в насильно навязанных условиях и заполняющем жадном присутствии конкретно этого человека, всё отчего-то становилось сильно…
Иначе.
С недопустимым припозданием сообразив, что так и продолжает глупо да открыто стоять, демонстрируя себя охотно присматривающемуся Джеку во всей красе и со всех возможных сторон, Четырнадцатый быстро, едва те не выронив, прикрылся кое-как подхваченными штанами, с неловкостью пряча хотя бы ту заветную часть, что смущала его разве чуть меньше проеденной прокаженным уродством руки.
— Т-ты… зачем ты сюда… На что ты так уставился?! — запинаясь, горя пристыженными щеками и вместе с тем всё откровеннее раздражаясь, потому что дурак этот продолжал таращиться, будто трижды вкопанный, вспыхнул разнервничавшийся Уинд. — Чего ты во мне не видел, ну? Что ты вообще здесь делаешь, черт тебя забери?!
Джек, выслушавший с данью должного внимания, но корня взбереженных мальчишечьих проблем так и не постигший, с искренним вроде как удивлением почесал себя за ухом, склонил к плечу бедовую курчавую голову.
— Живу вот теперь, получается. И ты здесь со мной живешь… Разве не интригующе, мальчик? Можно посидеть на досуге и попытаться придумать парочку дельных развлечений, в которых как раз пригодится замечательное число «два», — самую пикантную и настораживающую часть вопроса зараза эта, конечно же, пропустила, не придав видимого значения, и, нисколько не гнушаясь, не стесняясь и не стыдясь, за полтора недобитых шага подобралась прямиком к застывшему Фениксу, чтобы… Чтобы, едва не доведя того до заколотившегося под хрупкой черепной пластинкой сумасшествия, спокойно и насмешливо забрать робу вторую, принимаясь с интересом и ожиданием вот-вот должного нагрянуть подвоха вертеть ту в руках. — Уродливые, однако, штукенции они нам с тобой подкинули, меня аж в дрожь от одного их вида бросает…
— Послушай, ты! Я… я одеться тут как бы пытаюсь! Сам, что ли, не видишь?! — не выдержав, с пугающей скоростью покрываясь захватывающими кожу мурашками уже не столько от задуваемого сквозняками холода, сколько от нависающего невыносимого присутствия, прохрипел сквозь зубы Уинд. Сжал, быстро облизнув пересушенные губы, пальцы в кулаки, с буравящим до дыр вызовом уставившись снизу вверх на вконец обнаглевшего человека, то ли в упор не соображающего, чего от него хотят, то ли, наоборот, соображающего, и более чем прекрасно, а оттого тем упоительнее продолжающего измываться.
Тот же, сволочь такая, даже ухом не повел.
— И что? В чём проблема-то? — поинтересовался вот невозмутимо, с явным недоумением окинув чересчур проблемного мальца ясным-ясным, будто вызолоченный свет испепеляющего прожектора, взглядом. — Одевайся себе на здоровье. Разве я мешаю? Это ведь ты сам, по собственному, так сказать, пожеланию продолжаешь неприкаянно стоять на месте и соблазнять меня своим… заманчивым розовым стручком.
Феникс, нарвавшийся на то, чего, собственно, и впрямь в полной мере заслужил, тем не менее почувствовал, как скопившаяся под щеками злополучная краска, щедротно ошпарив шею и скулы, поползла, разбесившись, выше, добираясь до ушей и раскалывающегося надвое лба. Задохнувшись от отразившегося в грудине кипящего пожара, споткнувшись о собственные ноги и сваленные к тем обноски, развернулся к проклятому Поту спиной и, злостно бурча под нос, поспешно натянул через голову безразмерную куртку, тут же утопившись в той по самое стесненное колено.
Рукава, поглотившие бессильные тощие руки, рухнули вниз бесполезными отяжеленными отростками, пальцы уткнулись в неприятную стылую ткань, обхват намертво исчезнувшей талии немногословно намекнул, что под него смело могло бы уместиться еще несколько таких же Четырнадцатых.
Морщась от вползшей в тело змеистой уязвимости и пришедшей по следу неповоротливости, седой мальчишка, неприюченно потоптавшись на месте, покосившись через плечо и убедившись, что чертов Джек никуда не подевался и продолжает молчаливо и многозначно за ним наблюдать, принялся криво и порывисто заворачивать дурацкие рукава; с левой рукой разобрался относительно быстро, сваляв убогий и угрюмый сжимающий ком, а вот с правой, как ни старался, сладить не мог — наполовину искусственные пальцы всегда слушались плохо, так и не приучившись выполнять мелкой кропотливой работы.
Он тщетно бился, тщетно злился и тщетно упрашивал проклятую бестолковую конечность, приделанную к нему, оказаться хоть сколько-то полезной, пока терзаемую в лопатках спину прожигал взгляд внимательных желтых фитильков; уже практически взвыл, забросил всё это и подумал о том, чтобы просто отыскать где-нибудь что-нибудь режущее да отсечь лишнюю тряпку прочь, когда на прошившееся отзывчивым импульсом плечо, прожегши костяные внутренности, опустилась знакомая чужая пятерня, сопровожденная клубком из просмоленного жаркого дыхания и неожиданно мягкого, резко прекратившего издеваться голоса:
— Давай-ка я помогу тебе, малыш.
Ни гордым, ни упрямым да ослящимся там, где того не требовалось, Уинд не был, но вот недоверчивым и не привыкшим к любого рода добровольной помощи — этим был, и был много. Настолько много, что, не зная, как на предложенное отреагировать, с повальной потерянностью на мгновенно сгладившемся лице, ставшим окончательно открытым и детским, обернулся к Джеку вполоборота, бесцельно приоткрыл и снова закрыл не отыскавший нужных слов рот. Так и не сумев с собой сладить и выдавить из замкнувшегося горла должного ответа, остался стоять и разбито смотреть, как мужчина, понявший всё лучше нужного да мигом избавившийся от злящей и задевающей ухмылки, взяв его за предплечье, пододвинув поудобнее к себе и огладив подушками пальцев проявившуюся светлую ладонь, принялся деловито сворачивать мешающийся рукав и закатывать тот аккуратными равномерными складочками, медленно, но верно заползающими наверх до полусогнутого локтя.
— Вот так, — закончив, отозвался тот, так и не разжав оставшихся удерживать пальцев. — Конструкция не слишком-то удобная, думается мне, но, пожалуй, всё лучше, чем та, в которой они тебя сюда притащили. Верно же?
Четырнадцатый, так и не пришедший в себя, второй раз за последний час оробевший, размыто таращащийся на поглаживающие его пальцы, зашуганно, но согласно кивнул. Едва разлепив сцепившиеся ороговевшей кожей половинки губ, выговорил стесняющееся, нерешительно мнущееся на кончике прикушенной языковой лопаточки:
— Спасибо… тебе, что… помог… мне…
— Всегда к твоим услугам, малыш. Хоть я ничего такого и не сделал, чтобы вот так полыхать своей очаровательной мордахой, — лучезарно улыбнулся странный-странный смуглый человек, просмеявшись в распахнувшиеся серо-синие мальчишеские глаза. Поглядел немного на мелкого, худосочного, легко выводимого из себя ребенка, с неумелой радостью клюющего на все его приманки, и, добив очередным чересчур прямым заявлением, добавил: — Впрочем, сей восхитительный румянец тебе идет гораздо больше, чем прежний нежно-трупный оттенок. Не подумай ничего такого, тот твой цвет мне тоже по-своему нравился, но сейчас… — За каким чертом он не договорил и что вообще сказать собирался — Феникс, ощутивший резкий укол больно ужалившей под ребра досады, не имел даже примерного представления, но тип этот вдруг отпрянул от него, развел — совершенно по-клоунски, с пустышковой помпой и потешным парадом — руками, совсем неубедительно, с нотками за уши притянутой лжи рассмеялся… И, с пинка колена под поясницу возвратив обратно в утлую, грязную и узкую тюремную комнатенку, выдал уже совсем другое, отрешенное да отрезвляющее: — Ну и где здесь, кстати, найти чего-нибудь на пожрать? Я так голоден, что готов задрать хоть больного бешенством добермана и — клянусь тебе, мальчик — сию же секунду, даже не освежевывая, проглотить несчастную псину целиком.
Добермана — ни болеющего бешенством, ни здорового, никакого вообще — они, конечно, не нашли, зато, совместными усилиями перерыв все и каждый оставленные без внимания ящички, грудой втрамбованные в едва умещающуюся кухоньку, обнаружили негустые залежи страннейшего вида дряни, на которую Уинд, протягивающий с гложущего голода обессиленные ноги, глядел с тоскливым отвращением и желанием хорошенько, вот прямо сразу да на месте, выблеваться.
Дрянь эта, категорически никоим образом не классифицирующаяся, больше всего походила на кривоватые шарики подкормленных модифицированным удобрением гигантских помидорин, с обеих сторон от которых, потешаясь злейшей из приходящих на ум шуток, росли рыбьи голова — тупо пучащая заплывшие мертвые глазенки — и хвост. Снизу, где, очевидно, должно было располагаться несчастное томатное брюхо, обнаружились скромно поджатые, почти даже не удивившие хиленькие полупрозрачные плавнички, нежно и робко прилегающее к редкой россыпи из меленькой да дурно пахнущей склизкой чешуи.