Слово «оргазм» звучит многообещающе; Анна поворачивается, но видит только затылок Джеффа, рассматривающего картину.
— Это не потому, что люди не хотят быть счастливыми, — возражает Анна, — или испытывать оргазм.
— Я знаю. Но беда в том, что они твердо уверены, будто причина в их недостатках. А она в господствующей идеологии, — Джефф продолжает ораторствовать перед картиной, утверждая, что это явление приобрело повальный характер, особенно среди людей ее возраста. — Я встречаю людей от двадцати до тридцати лет, считающих, что жизнь уже окончена. Они сокрушаются: «Жаль, я этого не сделал», «Жаль, я того не повидал». Им невдомек, что, если они недовольны своей жизнью, то могут изменить ее. Вот почему многие молодые люди принимают наркотики.
Анна снова упирает взгляд в стриженые волосы у него на затылке; на этот раз он оборачивается и встречает ее взгляд.
— Не только поэтому, — роняет Анна, думая о своих таблетках.
— Пойми меня правильно, — говорит Джефф. — Я не ханжа. Раньше я тоже их принимал. Но я считаю это пошлым. Вся эта химия облегчает доступ к тому, что и так находится у человека в мозгу. Наркотические галлюцинации не безумнее, чем сны, которые мы видим почти каждую ночь. Всё в нашей голове. Радость, запас энергии, сумасшествие — всё там.
Анна принимает таблетки, просто чтобы чувствовать себя нормальной, и теперь начинает этого стыдиться. У нее возникает страстное желание защитить себя.
— А ты точно так считаешь или просто напился? — язвительно вворачивает она.
Джефф улыбается.
— Меткое замечание, — отвечает он, грустно смотрит в свой стакан — то же самое делает и Анна, — и, борясь с собой, очевидно сопротивляется порыву сделать очередной глоток. Она чувствует, что задела его за живое, и хочет быть доброй с ним и загладить свою неделикатность.
— Что же, ты британец, — произносит она. — Вся наша жизнь построена на выпивке.
— Это правда, — Джефф снова поворачивается к картине и начинает другую речь: если уж считать, что национальность определяет человека, то жизнь за границей сделала его еще большим британцем, а не наоборот. Он крутит рукой, словно объясняя это давно отошедшему в мир иной кавалеру на портрете, и у Анны мелькает шаловливая мысль. Она потихоньку ставит стакан на стол и, пока он говорит, выходит в коридор.
Комната отдыха — не последнее помещение в спортклубе, как девушке показалось сначала, а находится прямо посередине: коридор сворачивает налево к еще одному ряду закрытых дверей. Анна быстро идет мимо них и вдруг с детской радостью от того, что находится одна в запретном месте, пускается бегом. Открыв несколько дверей, она находит раздевалку, посещает туалет — там ее внимание привлекает собственное отражение в зеркале, и она ближе придвигается к нему. Девушка рассматривает пушистые светлые волосы под стать бледной коже, большие пухлые губы, округлый кончик носа, темное пятно обожженной солнцем кожи, оставшееся после поездки по миру перед поступлением в университет. Безболезненное, нежное обследование. Даже в семнадцать-восемнадцать лет, когда она округлилась после неуклюжего долговязого отрочества, ей очень нравилось свое лицо. Мальчикам и мужчинам, оно, видимо, тоже всегда нравилось. Анна растягивает губы в улыбке, чтобы оценить свои морщинки, и это напоминает ей о тридцатом дне рождения, который наступит уже через три дня. Вспоминаются также Пит и статья про Сахину, но все это кажется далеким и неважным, словно происходит с кем-то другим, в другом городе или стране, с кем-то, кого она едва ли знает. Любопытное чувство отрезанности от событий собственной жизни напоминает ей состояние наркотического опьянения. Анна вспоминает «Танцевальный клубок» и осознает, что испытывала то же чувство, когда в пять утра весь мир казался ужасно далеким и она могла быть самой собой в лучших своих проявлениях. Однажды — наверно, это был один из первых случаев, когда она приняла таблетку, — она ходила по клубу, приставала к каждому, кто не танцевал, убеждала их «подключаться» и при этом совершенно ничего не боялась, была счастлива и любила весь мир и свое место в нем. Да, очень похоже она чувствует себя сейчас. Но помнит она и другое, нечто отдаленное и захороненное в памяти, картины из детства. Анна топает ботинками по напольной плитке, чтобы всколыхнуть забытые чувства, и вспоминает, что девочкой всегда ощущала себя именно так: ее часто переполняли восторг и неуемное желание бежать, и кричать, и хвастаться, особенно если отец наблюдал за ней. Однажды был особенный день — отец повел их с братом в гигантский детский игровой городок с полосой препятствий, на которой проводились состязания, и Анна висела на рукоходе и на тарзанке и выиграла конкурс, а Джош, вечный плакса, надулся, потому что отец явно отдавал ей предпочтение. Невероятно, как живо она помнит это; интересно, не Джефф ли пробудил эти чувства и не на этой ли его способности основывается их высокий индекс совпадения — возможно, «Кисмет» каким-то образом знает о ее подавленных чувствах и о том, как их высвободить. Мысль эта слишком мудреная, чтобы ее переварить, и Анна отбрасывает ее и пытается воскресить другие пережитые впечатления, на этот раз хлопая в ладоши и глубоко втягивая воздух через нос; полностью вдохнув, она ощущает запах хлорки. Она идет на запах через раздевалку, проходит в примыкающее к ней темное пространство, в котором — она знает это еще до того, как щелкает выключателем, — находится плавательный бассейн.