Я и раньше слышал это название, но теперь я наконец мог связать его с конкретным ощущением — в данном случае со вкусом персиков. Помню, что название показалось мне забавным, отчасти потому, что я выговаривал его с еврейским произношением, с твердым «р». Я целыми днями кружил по дому, приговаривая: «Амерррика».
Вскоре это слово стало обрастать и другими ассоциациями. Одной из них были ковбои. Как только я узнал, что Америка — страна ковбоев, я стал думать о ней куда больше. Мне тогда минуло восемь с половиной лет, и фильмы были для меня важнее всего мира, причем ковбойский миф составлял важную часть этих фильмов. Дело происходило еще до рок-н-ролла, до Beatles. В то время ковбои считались вершиной крутизны. У них были подружки, они оставались одиночками, они уезжали в закат. И ковбои олицетворяли Америку — по крайней мере, для тех детей, которые жили в других странах. Если ты был ковбоем, ты существовал в этом чистом героическом мире. Пушка являлась главным инструментом в твоей жизни. Ты был судьей и присяжными в одном лице и вершил правосудие своими руками. А потом просто ехал дальше, и все девушки тебя обожали. А ты уезжал в закат.
Для одной школьной пьесы я нарядился ковбоем, а мама купила мне игрушечный пистолет. Это был единственный достойный костюм. На самом деле я оставался всего лишь маленьким мальчиком, игравшим ковбоя, и во мне не было ни грамма крутизны. Но я мечтал о ковбоях, а вместе с тем я мечтал и об Америке.
Вряд ли я отдавал себе в этом отчет, но, глядя на киноэкран, я видел другой мир, где все казалось больше и драматичнее. Что всегда ярко и отчетливо проявлялось в образе Америки, так это ее размер. Ключевым было слово «большой». Большие люди. Большие идеи. Большие женщины. Большая грудь у этих женщин. Большие лошади, а еще буйволы, тоже большие, и большие поезда. Все было большим. И вскоре этому предстояло войти в мою жизнь.
Однажды мама велела мне одеться и ехать с ней в аэропорт. Я никогда раньше не был в аэропорту, не видал самолетов и ничего подобного, так что сердце у меня замерло. Но когда мы пошли по аэродрому, я подумал, что надо бы проявить интерес и к ситуации. Тогда я спросил маму: «А куда мы?» И мама ответила: «Проедем одну остановку». Я решил, что мы собираемся куда‑то ненадолго съездить. Мы сели в самолет и полетели. Дорога длилась целую вечность — отчасти потому, что это был длинный перелет, а отчасти потому, что меня страшно укачало. Так плохо мне еще в жизни не было. Меня непрерывно рвало. Наверняка я изверг из себя все, что съел в то утро и за два последних дня. Наконец мы приземлились в Париже. Единственное, почему я запомнил остановку в Париже, — потому что мама пошла в «дьюти-фри» за духами. Потом мы снова сели в самолет, и меня опять начало тошнить, и так мы добрались до нью-йоркского аэропорта Ла-Гардия.
Мне казалось, что мы чудом попали в новый мир, и я пытался впитать его всеми своими порами. Однако позднее я узнал две истории из иммиграционного опыта моей матери, которые помогли мне понять ситуацию лучше. В то время лишь ограниченное количество людей могли приехать в США из Израиля. Моя мать была удивительно красивой молодой женщиной, и, оказывается, у нее получилось убедить кого‑то из чиновников — то ли с помощью женского шарма, то ли ее человеческих качеств — переложить наши документы из нижнего ящика в самый верхний. Так нам удалось вырваться из Израиля и приехать в Соединенные Штаты. Такова первая история.
Вторая история касается того факта, что перед отъездом из Израиля моя мама должна была принести присягу. Она пришла к американскому сотруднику посольства, но он не мог говорить на иврите, а она не знала английского. Немного замешкавшись, они нашли общий язык — немецкий. Он задал маме несколько вопросов по поводу ее политических пристрастий. В посольстве пытались прощупать, стоит ли впускать ее в Америку. Первое, что они спросили: «Вы являетесь или являлись когда‑либо членом коммунистической партии?» Такие тогда задавали вопросы. Буквально: «Вы коммунист? Вы втайне замышляете свергнуть американское правительство?» Кто ответит на такое «да»? Мама сказала «нет». Так что собеседование прошло успешно, а потом ей нужно было принести присягу.