– А печень?
Вместо списка с лекарствами снова появилось улыбающееся лицо.
– У печени, – пояснил он оптимистически, – пока запас, вытерпит. Живите, ещё нет нужды в срочной операции. Счастливо!
Улыбнулся ещё шире, экран погас, только улыбка, как у чеширского кота, ещё некоторое время висела, как тридэшная реклама здорового образа жизни.
Я слабо дёрнулся. Что значит «нет нужды в срочной»?.. А несрочные уже на пороге?.. Датчики на руках и шее что-то совсем охамели, правду выдают, нет бы тоже успокоительные фейки, как везде в этом сумасшедшем мире.
Сердце, как подслушивает, внезапно сжалось, остро кольнуло под лопаткой. Я задержал дыхание и, стараясь делать это незаметно, помассировал левую сторону груди.
Не стихло, но прилив крови сработал, из острой перешло в тупую ноющую. Я сделал пробный вдох, мелкий и неглубокий, прошло, задышал чаще, стараясь не перейти черту, за которой ударит с новой силой.
В нашей компании большинство молодёжь, хотя и не совсем, но когда разница в десяток и больше лет, то да, ещё пороха не нюхали.
Впрочем, даже Дима Лысенко, несмотря на крайнюю молодость, активный участник борьбы за вечную жизнь и пренебрежительное старение, всё свободное время в агитации за то, чтобы правительства всех стран обратили наконец-то внимание, что все умрём, если не предпримем срочных мер.
Остальным тоже хотелось бы жить вечно, но никто пальцем не шелохнёт, чтобы устраивать митинги, шествия, выдвигать требования к правительству выделить больше денег центрам, занимающимся проблемами продления жизни.
Века, даже тысячелетия культивировались презрение к смерти и достойная гибель в бою, сейчас всё ещё постыдно говорить, что не хочешь и даже боишься умирать, мы все конформисты.
Боль в груди постепенно рассасывается, словно расползается по всему телу. Я наконец-то вдохнул всей грудью, не кольнуло, всё в порядке, и ощутил, что панические мысли начали испаряться, дескать, посмотри, как красиво смотрятся нанизанные на шампур ломтики жареного мяса, будто крупные рубины в короне султана, а Лысенко уже разливает шампанское в тонкостенные фужеры. Золотистое вино играет, искрится, сотни серебряных пузырьков ринулись к поверхности, стараясь обогнать друг друга.
Подошёл и тяжело опустился в соседний шезлонг Невдалый, грузный и волосатый, борода, как у Карла Маркса, я сначала всякий раз вспоминал Герберта Уэллса, что с нескрываемым раздражением говорил о холёной чаще волос создателя «Капитала», потом вспомнил, некоторые запускают бороды либо как Грей, что укрывает горло от частых ангин, либо скрывают изуродованные челюсти, а все остальные просто ленивые дураки, бриться им лень, тяжело и дорого.
Невдалый не ленив, просто импозантен, часто чудится, что вытащит из верхнего кармана жилета толстые часы с выпуклой крышкой, щёлкнет ею, а там с галактической неспешностью двигаются две механические стрелки, и скажет важно, что пора велеть прислуге подать откушать окрошку, а ещё графин с домашней настойкой для услаждения телесности.
В остальном полностью соответствует фамилии. Наши фирмы в одном здании, все друг о друге знаем, даже то, что у него всё валится из рук, работу делает через афедрон. Спасает лишь нестандартное мышление, в любом брейнсторминге сумеет вбросить пару перспективных идей, а баги замечает сразу, едва взглянет на огромное поле с сеткой сложнейших формул.
Странный выверт мозговой деятельности, как у некоторых аутистов, что не могут шнурки завязать, но считают на уровне суперкомпьютеров. Правда, Невдалый нормальный самец, хотя интеллигентен по самое не могу, аутисты такими не бывают, для меня он что-то вроде супермодели, ни на что не пригодны, смотришь на них и думаешь: а на хрена?
– Отдыхаем? – спросил он из глубины шезлонга с полотняным днищем. – Что-то и мне это уже афедронно.
– Что? – уточнил я, стараясь, чтобы сдавленный болью голос звучал нормально.
– Да эти шашлыки, – пояснил он. – Как дикари какие-то. Традиция каменного века?.. И боимся вякнуть, что херня это. Как будто признаёмся, что импотенты.
Я покосился на него с интересом. Похоже, тоже вошёл в возраст, запросы которого не поймут существа помоложе. Сейчас им кажется, что и в семьдесят лет будут болеть за «Спартак», обожать Аню Межелайтис и вообще останутся теми же, что и сейчас, только прибавится годков.
Не-е-ет, начинает понимать или пока что просто чувствовать, что всё не так, как на самом деле. Становимся другими, но объяснить не можем, нет терминов, можем только мямлить ненавистное молодёжи: «Вот доживёшь до моих годов…»