Уверен, что эту книгу с интересом прочтет и советский читатель.
Ю. Рытхэу
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Над гористыми бесплодными землями Ньюфаундленда вздымались черные, как сажа, облака. Злобный норд-ост обрушивал вихри колючего снега на Порт-о-Баск — горстку малопривлекательных деревянных строений, беспорядочно разбросанных среди холодных скал и ледяных болот. Морозный пар поднимался над гаванью и сливался с клочьями облаков, летевших через пролив Кабота к холмам мыса Бретон и дальше, в сторону материка Северной Америки.
Сурово обходится январь с островом Ньюфаундленд. Сурово обошелся он и с нами — со мной, моей женой Клэр и еще сотней пассажиров высокого, похожего на гигантский амбар парома «Вильям Карсон». Обычно переход от порта Сидни на полуострове Новая Шотландия до Порт-о-Баска занимает шесть часов, но на сей раз из-за шторма он растянулся на целый день, и «Карсон», измученный борьбой с волнами и ветром, жестоко отыгрался на пассажирах за все свои обиды. Досталось и неживому грузу: десятитонный бульдозер, прикрепленный к палубе полудюймовыми тросами, сорвался с места и, пробив стальной фальшборт, исчез в зеленоватых водах пролива. Пассажиры, бледные и несчастные, беспомощно лежали в пахнущих рвотой каютах.
Наконец «Карсон» пересек гавань, не без труда пришвартовался, и обрадованные, но все еще едва держащиеся на ногах мужчины, женщины и дети сошли на берег. Большинство из них тут же направилось к допотопным вагонам узкоколейки, которая не спеша повезет их за шестьсот миль отсюда, в Сент-Джонс, столицу острова, расположенную на его восточном побережье. Однако для целой группы пассажиров, в том числе и для нас с Клэр, пытка морским транспортом не кончалась в Порт-о-Баске. Наш путь лежал к разбросанным по всему Юго-западному побережью рыбачьим поселкам, которые тут называют «аутпортами».
Юго-западное побережье представляет собой сотни миль скалистых, обрывистых мысов и фиордов, и добраться до аутпортов можно только на борту, каботажного судна, уходящего в рейс раз в неделю. Оно уже ожидало нас. Неказистый, неряшливый пароходик «Бюржо» ничем не походил на «Вильям Карсон» с его показным величием. Но несмотря на свою заурядную внешность, «Бюржо» отлично умел ладить с неподкупной морской стихией. Это было настоящее рабочее судно, а не плавучий мотель. Больше двадцати лет «Бюржо» без устали сновал вдоль сурового берега, оставаясь единственным связующим звеном между рыбачьими поселками. Для аутпортов, прилепившихся к скалам этого негостеприимного побережья и повисших буквально между небом и водой, каботажка — основное средство связи с внешним миром.
Когда-то «Бюржо» обслуживал около сорока поселков, но к 1967 году добрая половина из них опустела. «Нас ликвидировали», — говорили жители аутпортов, насильственно согнанные со своих мест. Поселения с вековой историей стали жертвой культа «прогресса», а затем на тот же алтарь был принесен и сам «Бюржо»: в 1969 году еще вполне работоспособный пароход продали на слом как никому не нужный анахронизм минувшего века. Оставленный у причала в порту Сент-Джонс, он был ободран любителями сувениров; в трюмы его проник ледяной холод, царящий на всех погибших кораблях.
Однако в «Бюржо» еще теплилась жизнь. Темной зимней ночью, не дожидаясь, пока ацетиленовые горелки начнут вгрызаться в добрую шотландскую сталь его остова, «Бюржо» вернулся в родную стихию. Так тихо, что этого не заметил даже портовый сторож, пароход опустился на дно гавани, где покоится и поныне, — вечный укор портовым властям, незабвенный герой для многих тысяч рыбаков, знавших и любивших «Бюржо» в течение всей его долгой жизни.
Но в январе 1967 года «Бюржо» был еще в расцвете сил. Подгоняемые ветром и мокрым снегом, мы поднялись на палубу, где нас приветствовал капитан «Бюржо» Ро Пенней. Невысокий, ладный, подтянутый Пенней стеснялся женщин, и при виде Клэр он покраснел и опустил глаза.
— А! Вот вы и вернулись, — пробормотал он, обращаясь к палубе у себя под ногами. — Спускайтесь в каюту, обсушитесь. Ну и ненастье нынче, ну и ненастье...
Разговаривать со мной ему было куда легче.
— Поднимайтесь на мостик, шкипер Моуэт, — сказал он. — Будем отчаливать, пока норд-ост не разыгрался еще пуще.
С тех пор как мы с Клэр поселились на Юго-западном побережье, мы совершили по крайней мере дюжину переходов на каботажке капитана Пеннея. Познакомились мы с ним в сумрачных фиордах залива Бей-Деспэр в 1961 году, когда, не справившись с починкой допотопного двигателя моей старенькой шхуны, я подвел ее к борту «Бюржо». На помощь мне пришел старший механик; больше того, сам капитан Пенней посетил мое скромное судно, предварительно испросив на то разрешение. Он оказал мне большую честь, назвав меня шкипером, и с тех пор постоянно величал меня так.
Я относился к нему с неизменным почтением; но, увы, Ро Пеннея, как и его судна, уже нет на свете. Весной 1970 года, во время жестокого шторма — можно сказать, настоящего урагана, — он, находясь в Сидни, получил сигнал бедствия от сейнера, тонувшего в проливе Кабота, и вышел спасать его на железнодорожном пароме «Патрик Моррис». Сейнер пошел ко дну, прежде чем «Патрик Моррис» до пего добрался. В то время как капитан Пенней пытался выловить тело одного из погибших рыбаков, на «Моррисе» открылся люк в кормовой части, и паром начал тонуть. Капитан приказал команде покинуть судно, но, поскольку троих членов экипажа парома никак не удавалось разыскать, сам капитан отказался сойти в спасательную шлюпку. Этот тихий, скромный человек до последней минуты остался верен себе.
Капитан Пенней потянул за фал пароходного гудка; над неспокойными водами гавани печально разнесся густой и хриплый голос «Бюржо». Матросы отдали швартовы, и мы, пятясь, медленно отошли от причала. Миновав фарватерный буй, наш пароходик взял курс на восток, кренясь под напором сильного ветра и стараясь держаться поближе к маячившей сквозь снежную завесу земле, служившей нам хоть каким-то укрытием.
Я спустился в старомодный салон со старинными окошечками из оплетенных свинцом стеклянных ромбиков, с потертыми белыми скатертями и видавшим виды, но отлично вычищенным столовым серебром. Там собралось большинство пассажиров — они подкреплялись чаем с бутербродами и дружелюбно болтали: на Юго-западном побережье все знают друг друга, хотя бы понаслышке. Клэр сидела между пожилым рыбаком и его коренастой, говорливой женой. Наверху свистел в снастях норд-ост, под нами глухо билось сердце старенькой поршневой машины; нам докладывали последние новости побережья.
Слыхали ли мы, что правительство решило «ликвидировать» поселок Грей-Ривер?
— А я говорю, — насмешливо фыркнул рыбак, владелец небольшого траулера, — ничего из этого не выйдет. Чтоб ликвидировать Грей-Ривер, нужна баржа динамита, не меньше. И то еще неизвестно — тамошнему народу и динамит нипочем.
Уловы в последнее время никудышные.
— Уж больно штормило всю осень. Которые с лодок ловят, так почти ни разу и в море не выходили. Даже мы, на траулерах, больше от ветра бегали, чем промышляли.
Но нет худа без добра.
— Зато карибу — видимо-невидимо. К самой воде подходят, водоросли едят. Да, мяса в этом году — ешь, не хочу.
Он сочно причмокнул и подмигнул жене, которая поспешила вставить словечко.
— На острове Рамеа новую школу открыли, — затараторила она. — А Люси Финли, что из Москито-Харбор, опять родила, а, между прочим, муж ее уже десятый месяц на материке, на заработках. Помните студента, проповедника-то нового, которого как раз перед вашим отъездом назначили? Так вот, он окрестил ребеночка, да и был таков. Но я его, кстати, не виню. У этой Люси теперь тринадцать, и ни один на мужа ее не похож, с какой стороны ни гляди.
Опустошив две чашки чаю и принявшись за третью, владелец траулера из вежливости поинтересовался, где мы были,
— В Европе, — сказал я и с законной гордостью бывалого путешественника добавил: — И в России. Сперва в Москве, потом всю Сибирь проехали до самого Тихого океана. И на Северном Ледовитом побывали.