Китиха ничем не показала, что заметила нас; но вот она выдохнула легкое облачко пара, мгновенно унесенное ветром, и до нас донеслось отчаянное зловоние ее дыхания. Это был очень тревожный симптом.
Наконец пленница медленно, словно превозмогая себя, ушла под воду. Снег скрыл от наших глаз последние завихрения на поверхности.
Шторм набирал силу с каждой минутой, и нам уже нельзя было оставаться в заводи. Стянув потуже капюшоны, мы двинулись навстречу холодным и яростным волнам залива. Я поискал глазами Опекуна — ведь это его, конечно, мы встретили в бухте,— но кита нигде не было видно. Пряча лицо от каскадов ледяных брызг, я мельком вспомнил, как мы чуть не столкнулись у самого входа в пролив, но мне не пришло в голову, что Опекун неспроста держится в такой опасной близости к земле. Наверное, он пытается загнать в заводь побольше сельди, решил я. Возможно, так оно и было. Однако я подозреваю, что не только голод подруги заставлял Опекуна рисковать собой; видимо, он знал, насколько ухудшилось ее состояние.
В тот штормовой вечер мы с Клэр попытались отпраздновать день ее рождения, но настроение у нас было для этого самое неподходящее. Пришел наконец долгожданный ответ на нашу телеграмму Смолвуду. В несколько надменных выражениях меня извещали о том, что, хотя финвал может прожить полгода, питаясь собственными жировыми запасами, все же премьер-министр откомандировал в Бюржо некоего капитана Гансена, который нам покажет, как привлекать сельдь в заводь при помощи прожекторов. У Смолвуда не хватило честности сказать об этом прямо, но я понял, что сейнер он нам не пришлет.
Одному богу было известно, доберется ли до нас когда-нибудь Шевилл со своими коллегами. Между тем рыбаки говорили, что косяки сельди уже начали — раньше обычного — покидать район Юго-западного побережья.
Мрачные предчувствия, охватившие меня еще днем, в заводи, не давали мне покоя и за праздничным столом; вечеринка получилась, мягко говоря, невеселая. Почти беспрестанно звонил телефон, и незнакомые люди требовали от меня новых сведений об Олдриджской китихе. Наконец я не выдержал и, сняв трубку, оставил ее висеть на шнуре. Мы отправились спать.
Проснувшись в понедельник утром и поглядев на часы, я с удивлением обнаружил, что уже десять. Странно, что злосчастное дитя мистера Белла [15] не подняло меня с постели на рассвете, подумал я, приходя в себя. И тотчас вспомнил о снятой трубке. Машинально поглядев на анемометр, я увидел, что зюйд-вест сменился норд-остом. Уныло поплелся в холодную кухню и положил трубку на рычаг. Не успел я разжечь плиту, как телефон ожил. Звонил рыбак с острова Смолс. Когда-то я оказал этому человеку небольшую услугу.
— Шкипер Моуэт? Это вы? Я вас вызываю уже часа два. Мы сегодня были в Га-Га. Утром, когда ветер стал заходить. Хотели посмотреть, не унесло ли штормом наши сети. Так там китиха на берег выбросилась. Да, прямо на берег, возле самого пролива. И кровь из нее течет... похоже, ее кто-то сильно порезал...
Страх, точно внезапный порыв ледяного ветра, пронзил меня до костей. Я кинулся к окну и с первого взгляда понял, что нечего и думать идти в такой день в море на плоскодонке. Тогда я позвонил Курту Бангею, и этот славный человек согласился рискнуть: он брался отвезти меня в заводь на своем новом баркасе.
Море было сплошь покрыто бурунами, но Курта даже это не остановило. Он запустил двигатель на полную мощность. Временами мне казалось, что нас вот-вот захлестнет. Налегая на штурвал, Курт кричал что-то мне в самое ухо, и, когда я понял, о чем он говорит, страх мой сменился беспредельной яростью.
— Я так и знал!.. — кричал Курт. — Не зря они говорили... что загонят китиху на берег... если только случай подвернется. Видно, сегодня утром... когда ветер зашел...
Я был в таком состоянии, что, наверное, мог бы убить человека. Курт подвел лодку к берегу. Я спрыгнул на скользкие камни, не удержал равновесия и плашмя свалился в воду, но тут же вскочил на ноги и, не разбирая дороги, бросился на холм, заслонявший от меня заводь. Взбежав на вершину, я сразу увидел китиху. Она лежала прямо подо мной. Ее широченная белая нижняя челюсть покоилась на берегу, но огромное тело оставалось наплаву — к счастью, дно здесь у самого берега резко понижалось.
Я кинулся вниз. В воздухе стояло зловоние, тотчас напомнившее мне о давешней встрече с китихой. Весь берег вокруг головы китихи был покрыт кашицей из частично переваренной сельди. Однако в тот момент я лишь механически отметил увиденное: я был всецело поглощен необходимостью согнать китиху с берега прежде, чем начнется отлив и она погибнет от собственной тяжести.
Сам я помню дальнейшее довольно смутно, но Курт, бежавший следом, рассказал мне потом, как было дело:
— Когда я поднялся на холм, вы были уже внизу. Сперва я вас не увидел, а только услышал, как вы кричите не своим голосом: «Убирайся отсюда вон, идиотка проклятая!» Потом гляжу — вы ее кулаками молотите, прямо по голове. Вы были как пьяный. Я еще подумал — это же все равно, что пытаться в одиночку спустить на воду корабль. Потому что китиха была в точности как корабль, выскочивший носом на берег.
Мое безрассудное поведение так поразило и расстроило Курта, что он остался на холме и оттуда глядел, как я ругаю китиху последними словами и приказываю ей идти в глубину. Наконец, вне себя от отчаяния, я уперся спиной в выступ скалы, а ногами — в гигантскую, упругую, как твердая резина, губу китихи и принялся, надрываясь, спихивать животное с берега.
Это было безумие, конечно, — несколько десятков килограмм немощной человеческой плоти против восьмидесятитонного животного! И все же я пинал китиху каблуками, упирался в гранит, орал и, кажется, даже плакал от бессилия.
И вдруг китиха зашевелилась! Я увидел, как в воде засветились ее громадные ласты, похожие на пару гигантских рук, и понемногу, почти неприметно, пленница отошла от берега и, развернувшись, двинулась по поверхности к центру заводи.
Курт скатился с холма и стал рядом со мной.
— Отлично, шкипер! Вы ее спасли! — воскликнул он.
Но Курт ошибался. Успокоившись и обретя способность рассуждать трезво, я понял, что не злосчастная случайность и не жестокие преследователи загнали китиху на берег. Она сама вылезла на камни, потому что была слишком слаба, чтобы плавать. Да, мне все стало ясно. Беловатое месиво на берегу — это же рвота. Нашлось объяснение и для отравлявшего воздух зловония. Я вспомнил: точно такой же тошнотворный запах я слышал в 1943 году в Сицилии. Он исходил от гниющих ран солдат, умирающих от гангрены.
Это было еще не все. По обе стороны от медленно удалявшейся китихи в воде оставались тонкие темные полосы. Начинались они возле огромных вздутий на ее боках и спине. Я сам видел, как из одного такого вздутия толчками изливалась кровь. Это, конечно, были нарывы, гигантские резервуары гноя, которые уже начали вскрываться, извергая скопившуюся в них смердящую массу в холодные воды заводи.
Полуживой от ужаса, я смотрел, как китиха медленно плывет через заводь, оставаясь все время на поверхности. Вероятно, измученное животное было просто не в силах уйти в глубину. Наконец пленница достигла противоположного берега (казалось, ее отнесло туда ветром) и снова положила свою могучую голову на прибрежные камни.
— Черт возьми, ее снова вынесло на берег! — встревоженно воскликнул Курт.
— Ее не вынесло, Курт, — уныло объяснил я. — Она больна. Ей так плохо, что она даже плавать не может. Она тонет. И знает, что ей надо держаться на мелководье, иначе она захлебнется.