1. ГЕНКА МУХА ИЗ ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЕЙ КВАРТИРЫ
Генка Муха принадлежит к той породе людей, которым в жизни могло бы бесконечно везти, если бы не их петушиный нрав. Например, он был бы круглым отличником, если бы не две тройки — по физкультуре и по поведению. Ну, добро Генка был бы из забубенного племени озорников — ничего подобного! Наоборот, в душе он всегда остается самым что ни на есть дисциплинированным учеником, наичестнейшим и наихрабрейшим пионером. Да и физкультуре он отдает должное. А поди ты, — если в классе разбилось окно или плафон, виноватым обязательно оказывается Генка. Он шутя, без отдыха, трижды переплывал приток Волги — Канежку, а стоило Палке с Палкой (Пал Палычу, физкультурнику) устроить соревнования по плаванию, как Муха на первой же трети дистанции стал пускать пузыри. Спасти-то его, вообще, спасли, но... не от двойки. Пал Палыч узрел в «самоутоплении» озорство, хотя Генка и божился, что пускал пузыри не понарошку, а взаправду — ногу судорогой свело... И что же вы думаете? Никто ему не поверил, даже приятели-однокашники. И вот еще одна ненавистная двойка появилась в классном журнале против Генкиной вполне приличной фамилии. А все почему? Не везет!..
Вот и сегодня. Когда прыгали с разбегу через «коня», Муха нечаянно зацепился носком тапочки за деревянную конскую ногу и грохнулся на пол, да так, что Пал Палыч от переживания стал таким же серым, как Генкины тапочки. А убедившись, что Муха жив, здоров и лишь заработал себе на лоб фиолетовую гулю, прохрипел сердито:
— И вечно вы, Титов, что-нибудь да распротяпаете! (Как будто Генка шлепнулся нарочно!) зз-за... так-кие... художества я вам гаррантирррую самую низкую отметку по моему предмету и по поведению за год!
А Генка знает, что уж, если Палка с Палкой пообещал, будь спокоен, слово сдержит.
Эх, думает Муха, вот бы изобрести такой порошок, чтобы от махонькой щепотки его человек делался силачом и устанавливал любые мировые рекорды — на турнике там или на брусьях, а то и в боксе отличился бы. Вот тогда бы он показал придире Палке!..
Но, увы, поскольку чудодейственный порошок пока еще не открыт и ни один из мировых рекордов
Генкой не завоеван, что делать, придется ему мириться в табеле с худосочными отметками. И это в то время, как по всем ведущим предметам у него наитвердейшие пятерки!
— И все-таки силачовский порошок изобретут непременно!
Надо прямо сказать, Генка верил в науку безгранично и оттого тоже нередко попадал впросак. Да что там далеко ходить, в прошлом месяце, вычитав в одной из газет о том, что некий каменщик в Генуе, упав со второго этажа новостройки на ноги, ничего себе не повредил, а... стал неимоверно быстро расти, Генка, хлопнув себя по лбу, радостно завопил: «Эврика!..», и стал готовиться к сенсационному прыжку. В тот же вечер, забравшись к соседям на балкон — тот, что пониже! — Муха лихо сиганул со второго этажа в цветочную клумбу и угодил в объятия дворника. В результате этого «подвига» пострадали не только георгины и розы, но и Генкин затылок, к которому дважды приложилась железная ладонь дяди Кости. Дворник жалоб не признавал, с нарушителями порядка он всегда справлялся собственными силами. Если кто и выигрывал от этого, то уж, во всяком случае, не мальчишки. Тем не менее «штрафники» на дядю Костю всерьез никогда не обижались.
Поворчав для приличия на сердитого дворника, что, мол, бить чужих детей он не имеет никакого права, Генка улегся на диван и стал ждать, когда его руки, ноги и голова начнут вытягиваться в длину. Через каждые полчаса Муха подбегал к дверному косяку с царапинками, отмечавшими его рост, и, вытянувшись в струнку, замирал... Но напрасно. Чуда не свершилось. Генкин вихор на макушке так и не смог одолеть верхней отметины, нанесенной отцом еще в январе.
«Посплю, может, тогда...» — решил Генка. Но и утро оказалось ничуть не мудренее вечера. Тут Генка опечалился не на шутку. И было от чего!.. Не только в седьмом «А», но и в остальных седьмых классах — «Б», «В», «Г», «Д» — Муха вот уже второй год ходил в «самых маленьких»...
— И в кого только я такой уродился?! — плакался он матери. — Ты у меня — дай бог! — метр шестьдесят пять без каблуков, папа — за сто восемьдесят перемахнул, а я...
— Наверное, в моего дедушку, — улыбалась мама.
— Так он был богатырской силы! — возражал Генка.
— Зато у тебя математические способности...
— Подумаешь! — кривился Генка. — Электронная машина получше меня задачки решает...
Но Муха печалиться долго не умел, взбрыкивал ретивый конь его фантазии, и Генка снова оказывался в волшебной лаборатории, где изготовляются чудо-порошки... Тут он становился самым сильным и отважным и совершал всяческие геройские подвиги. И все геройства неизменно завершались одним: Муха в конце концов костылял Петьку Петуха — главного силача их класса, костылял до тех пор, пока рыжий правофланговый седьмого «А» не начинал вопить: «Генечка, миленький, прости, больше не буду!..» Но Генка не прощал. Еще бы! Однажды Петька жестоко надсмеялся над Генкиной верой в науку.
— Хочешь стать таким, как я? — спросил он как-то Муху.
Генка с уважением посмотрел на долговязого Петуха:
— А как?
— Наука, брат! На себе испытано! — И Петька под страшной клятвой раскрыл наивеличайший секрет роста.
В тот же день, после уроков, Генка реквизировал из накопленных фотоаппаратных денег десятку и купил на нее целых три ведра кислого молока. Молоко он вылил в ванну и сам бухнулся туда же. Два часа киснул он в холодном молоке, потом, не омываясь, побежал на пляж и еще два часа прожаривался на солнце. Генка, пожалуй, вытерпел бы и все три, если бы с лежака его не согнал неистовый хохот всего класса. Тогда-то в Генкином сердце и зародилась мысль о страшной мести. Муха дал себе «железное слово»: когда-никогда рассчитаться с вероломным насмешником сполна.
Но судьба почему-то упорно держала сторону рыжеволосого задиры. Генка лишь в мечтах мог разделываться с Петухом так, как Петька этого заслуживал. В действительности же все происходило наоборот.
Вот и сегодня поутру Петька Петух с Васькой Сомом изловили Генку на речке и подвесили его за штаны на шпигорь, что огромным рогом выпирает из борта старой шаланды. Спасибо, взрослые выручили, а то бы висеть Мухе весь день на солнцепеке, как жуку, пришпиленному к картонке.
А сейчас Генка мечтал: «Шагает Геннадий Титов по родной земле, силой он равен Поддубному, а навстречу ему лютые вороги. Берет Генка двумя пальчиками левой руки за шиворот визжащих по-поросячьи дружков-корешков и швыряет их на середину Канежки. Петька Петух и Васька Сом, перепуганные и жалкие, начинают хныкать: «Прости нас, Геннадий Олегович, будь ласков, не губи! Обещаем тебе отныне и навсегда быть послушными-прямодушными!..» Генка их, конечно, топить не будет. Он просто сплюнет презрительно себе под ноги и на виду первой школьной красавицы Нюськи Иночкиной выжмет на кнехтах баржонки, переоборудованной заводскими спортсменами под купальню, классическую стойку. Потом, прежде чем прыгнуть с десятиметровой вышки «вниз башем», толкнет штангу в двести килограммов — и будь здоров!.. Все ему будут аплодировать. А Нюська непременно поднесет букет алых роз. Появятся корреспонденты из областной прессы. «Титов?! Это вы?» — «Я Титов!» — гордо объявляет Генка, приветственно помахивая рукой восторженно шумящим одноклассникам.
— Титов, что это вы руками размахались? — раздается уже наяву.
Генка сконфуженно озирается: так и есть, опять влип! Последний день занятий, а он на уроке самого Очкарика — директора школы Константина Васильевича ведет себя бог знает как!
— Я нечаянно, Константин Васильевич, — начинает выкручиваться Муха, — сказку вот «О рыбаке и рыбке» наизусть разучиваю... Генка знает, что Очкарик, до потери сознания влюбленный в русский язык и русскую литературу, за Пушкина простит все, вот и пустил в ход козырную карту.