– Нет, мамуся, – пылко возразил Бухман, – это не тот случай. Повторяю, я верю в невиновность Лены, и ничто не заставит меня изменить мое мнение. – Он наморщил лоб, досадуя на недоверие своего слишком дотошного, на его взгляд, друга.
– Никогда не видел тебя таким эмоциональным, – слабо улыбнулся Китаец. – Разумеется, я тоже хочу видеть в каждом человеке этакого ангела, – он выразительно вздохнул, – но практика детектива учит меня обратному. Да и вся китайская философия...
– Э-э, – разочарованно протянул Бухман и махнул рукой, – знаю я, мамуся, ваши восточные премудрости, психологию смирения и созерцания.
– Ну, – не теряя спокойствия, возразил Китаец, – я наполовину западный человек, не забывай. И поэтому порой не понимаю, а то и открыто критикую Конфуция.
– А ведь неглупый был мужик! – воскликнул Бухман.
– Тебе налить? – Танин показал глазами на коньяк.
Минуту Бухман сомневался, размышлял, потом кивнул.
– И потом, Игорь, ты ведь тоже имеешь кое-какое отношение к Востоку. – Танин наклонился, приоткрыл створку тумбы и достал еще одну рюмку, которую вскоре наполнил на одну треть. – Хотя, знаешь ли, в том, как ваш бог поступал, например, с египтянами, я, воспитанный на идеалах равенства и братства, не могу не обнаружить массу эгоизма и просто наплевательства по отношению к укоренившимся моральным нормам.
– Что ты имеешь в виду? – вспыхнул Игорь.
– Исход из Египта. Рекомендация вашего бога была проста и аморальна до нелепости: наберите у египтян добра и денег взаймы – отдавать-то все равно не придется. – Танин сощурил глаза.
– Не знал, что ты читаешь Ветхий Завет, – усмехнулся Бухман. – Ладно, твой скепсис имеет право на существование, но повторяю: Елена не может быть виновна!
– Как же она объясняет тот факт, что на орудии убийства, ведь, как я понимаю, твой приятель был застрелен именно из этого пистолета, нашли отпечатки ее пальцев?
Бухман сделал неторопливый глоток коньяка и, проведя языком по своим пухлым губам, ответил:
– Она не отрицает, что стреляла в мужа...
– Но виновной себя не признает, – усмехнулся Китаец.
– Нет. Мамуся, она в состоянии прострации, – Бухман вздохнул, – после пережитого. Ничего толком не говорит, замкнулась и повторяет только: «Я невиновна, видит бог!» И я ей, представь себе, верю! – решительно заявил он.
– Она явно не в себе, потому что утверждает противоречащие друг другу вещи, – ты, как здравомыслящий человек, не можешь этого отрицать. Если даже допустить, что убит ее муж был не выстрелом из пистолета, из которого она стреляла...
– А, – перебил Китайца Бухман, – знаешь, какое впечатление у меня сложилось? Что ее заколдовали!
– И это говоришь ты, трезвомыслящий человек! – Китаец не сумел скрыть насмешки.
– Я хочу, чтобы ты сам с ней поговорил, мамуся, – снова воспрял духом Бухман, – может, тебе удастся прояснить ситуацию?
– Если уж тебе, неплохо знавшему ее мужа и находящемуся с ней в доверительных отношениях, она ничего толком не рассказала, то мне, незнакомому человеку... – Китаец одарил приятеля скептическим взглядом.
– Но она же просила меня, чтобы я обратился к какому-нибудь детективу! О чем это говорит?
– О том, что мы имеем дело с не совсем здоровым человеком, – усмехнулся Китаец.
– Да, допускаю, стресс и все такое, – не сдавался Бухман, – но просьбу ее, с учетом того, что она считает себя невиновной, не назовешь абсурдной. Мне кажется, что она чего-то боится... В чем-то признаться...
– И ты полагаешь, что я смогу заставить ее признаться? – с сомнением в голосе спросил Танин. – Мне кажется это безнадежным делом.
– Я вот думаю: а что, если ее загипнотизировали или еще что-то в этом роде, – Бухман тревожно взглянул на Китайца. – Думаешь, я сам в восторге от такой нелогичности?
– Как же ты собираешься ее защищать?
– В том-то и дело, мамуся, – неожиданно возликовал Бухман, – по моим расчетам, увидев тебя, то есть серьезного детектива, который согласен заняться расследованием смерти ее мужа, она поймет, что не все так плохо, что надежда есть, и, возможно, скажет тебе что-то такое, что и мне поможет отстаивать ее невиновность с большей убедительностью и эффективностью. Я ведь не Перри Мейсон, мамуся, и не умею сам собирать улики.
– Значит, убедительности тебе все же недостает? – подковырнул Бухмана Танин.
– Извини, мамуся, но не могу же я строить защиту на пустом месте!
– В случае, если мне удастся разговорить твою подзащитную, могу я претендовать на процент от твоего гонорара? – шутливо полюбопытствовал Китаец.
– О чем речь! – расплылся в улыбке Бухман. – Только думаю, что ежели ты за это дело возьмешься, то от моего гонорара останется пшик – все достанется тебе.
– При условии, что твоя подзащитная действительно невиновна и что будет пойман настоящий убийца твоего друга, – улыбнулся Танин. – Но, Игорь, берусь я за это дело только из уважения к тебе.
– Лена не пожалеет денег... – торопливо сказал Бухман.
– Я говорю о моем посещении ее, – уточнил Танин. – Ладно, когда произошло убийство?
– В половине первого. Соседи с третьего и четвертого этажей подтвердили, что выстрел прозвучал примерно в это время. Олег умер мгновенно. Соседи вызвали милицию и «Скорую».
– И Елену тут же заключили под стражу?
Бухман удрученно кивнул.
– Как она себя вела?
– Рыдала, кричала, билась в истерике – это мне лейтенант Горелов рассказал, – Бухман горестно покачал головой из стороны в сторону, – сидела посреди комнаты на полу, пистолет валялся рядом... Вся сжалась в комок. Пыталась оказать сопротивление милиции... – Он невесело усмехнулся.
– Елена с самого начала отрицала свою вину? – Танин затушил сигарету в пепельнице и тут же взялся за другую.
– Да. Попросила лейтенанта связаться со мной. Я нашел ее в ужасном состоянии: она дрожала так, что зуб на зуб не попадал, и плакала. Ничего путного от нее так и не услышал, – Бухман с сожалением вздохнул, – только начинала говорить – и молчок, смотрит, как затравленный зверь. Глаза, как у безумной, руки и губы трясутся, язык еле ворочается.
– Ты ознакомился с протоколом задержания? – Танин нетерпеливо взглянул на дверь, потом крикнул: – Лиза!
В приемной было на удивление тихо. Эта тишина ясно свидетельствовала о Лизином отсутствии. Обычно она либо шелестела бумагой, либо стучала по клавиатуре, либо звякала посудой. Тишина в таком случае была живой, она как бы не прерывалась этими знакомыми звуками, а плавно перетекала в них. Они, эти звуки, составляли с Лизой некое единство, являясь привычным атрибутом рабочей обстановки.
– Черт, куда она подевалась? – Китаец перевел недоуменный взгляд на Бухмана.
– С отчетом я знаком, – по поводу отсутствия Лизы Бухман не проявил ни удивления, ни досады, – про отпечатки я тебе уже говорил. Но вот что интересно, – Бухман облизнул свои сочные губы, – в кармане халата у Олега был обнаружен нож. Зачем человек, по-твоему, в домашнем халате прячет нож? Это что, привычка?
– Что за нож? – заинтересовался Китаец.
– С выкидным лезвием. Я его узнал: Олег мне его как-то показывал, говорил, что это подарок приятеля. Тот отсидел срок...
– Это важная деталь, – глаза Китайца заблестели, – не думаю, что карман домашнего халата – привычное место для хранения холодного оружия. Хотя не исключено, что твой друг кому-нибудь его недавно демонстрировал и забыл переложить из кармана в более подходящее место. – Китаец выпустил дым к потолку и снова посмотрел на дверь.
На этот раз в его взгляде мелькнула тень раздражения.
– Да куда подевалась эта чертовка? Я же ее просил кофе!
– Не волнуйся, плесни-ка мне лучше коньяка. – Бухман благодушно улыбнулся.
Танин наполнил опустевшую рюмку Бухмана на треть. Тот взял ее обеими руками и принялся греть.
– Полагаешь, – снова оживился он, – что Олег почувствовал опасность и приготовил нож?