Деревенская община противодействовала подобным переменам. В первую очередь — препятствовала тому, чтобы ее члены продавали землю. Благодаря сермяжной мужицкой мудрости крестьяне хорошо понимали, что в скором времени покупатель проявит мироедские замашки, а продавец превратится в никчемного босяка — которого и жалко, и жди от него чего угодно. А то и окажется на положении кабального раба. Община старалась установить порядок, при котором если крестьянин и лишался земли, она переходила бы к односельчанину — в предположении, что, связанный с продавцом (или должником) родственными или клановыми узами, он будет к нему милосерднее.
Но в связи с применением металлических орудий, вообще совершенствованием сельского хозяйства в Китае происходил демографический взрыв, широко осваивались и заселялись новые земли — и вот там-то расслоение неокрепших еще общин на богатеев и голь могло происходить очень быстро. Вельможам, чиновникам и нуворишам там проще было обзавестись землей и посадить на нее арендаторов.
В целом китайцы относились к такой «приватизации» и вообще к появлению толстых кошельков негативно. Во всех головах, от правителя до крестьянина, прочно сидели представления о надежной вертикали власти, способной противостоять стихии и поддерживать порядок, а значит служить гарантией самого существования Поднебесной. Все свыклись со своей мерой подчинения и власти. Собственно, без всяких размышлений о «политике» — эта мера была у каждого в крови с пеленок, с первого знакомства с жесткой иерархией китайской семьи — которой управлял строгий, но заботливый ее глава, отец семейства, и в которой каждый знал свое место. Так что на объявившихся выскочек, имеющих склонность помнить только о своем собственном интересе и для которых традиция зачастую была лишь помехой, смотрели с большим подозрением, они раздражали. Правители понимали, что без того же купечества, без людей предприимчивых нельзя — это кровеносная система, перегоняющая определенные «питательные вещества» оттуда, где они в государстве в избытке, туда, где их нехватка — а по пути немало капает и в казну. Но чтобы «буржуи» слишком высоко подняли голову, чтобы встал вопрос о каких-то либеральных моделях — об этом не могло быть и речи. Поднебесная — это вам не сборище частных собственников, которыми были, по сути, античные полисы.
ВОЗНИКНОВЕНИЕ ДАОСИЗМА
В те нелегкие годы (накануне еще более тяжких) в Китае созрело нечто великое — хотя поначалу мало кого поманили его плоды. Откуда к мудрецам Поднебесной пришли эти глубочайшие духовные интуиции, позволившие прозреть, что в завораживающей тишине и покое сокрыты истоки всякого движения и вообще всего в мире? Из почитания сияющего безмолвия Неба, или донеслись из Индии мистические откровения Ригведы? Или еще было Что-то? Или все вместе? Это неизъяснимое получило имя Дао, а свершаемое им миротворение названо Великим Путем Дао.
Согласитесь, каждому есть, что вспомнить — как на него накатывало вдруг нечто странное: или в вечерние сумерки на берегу пруда, когда поблизости никто не галдит, а на водной глади — никакой ряби, или в косых закатных лучах, бьющих сквозь стволы, когда выходишь к лесной окраине — и чувствуешь, что в этих лучах что-то такое плывет, или в пасмурный день, когда весна только набирает силу, и все объято тяжелой сырью, исходящей из набухшего снега, или в необъятном чистом поле в жаркий полдень… Да что это я подсказываю, вам виднее, когда и где. Факт то, что вдруг обомрешь и почувствуешь нечто нездешнее, пришедшее не иначе как из Вечности — потому что знаешь, что то, что в тебе, оно и во всем, даже в том, что прежде казалось неодушевленным.
Несомненно, это же наведывалось и к китайским мудрецам — тем из них, кто был склонен к уединению среди невероятно прекрасных выщербленных скал (культура достигла уже таких высот, что завелись и такие субъекты). Только их души не были искалечены материализмом и научной картиной мира, и они смело заглянули правде в глаза: Это неуловимо, неизъяснимо и необъятно, затаено гораздо глубже, чем инь и ян, зовут его Дао и оно — первопричина всего на свете.
Оно потому такое непостижимое, что приходит из Великой Пустоты, в которой сокрыты корни всех вещей, и само оно — эта Пустота, и из этих корней, свершая свой Путь, Дао непрерывно творит мир. А то, что за всем видимым миром кроется Великая Пустота (пустота кромешная, еще более пустая, чем бездонное небо в солнечный день) — это и логически вполне резонно. Если не пустота — значит что-то, а если что-то — значит, не содержит того, что не оно, а если не содержит — какой же это корень всех вещей? Можно, конечно, возразить, что этим «что-то» может быть и сразу все на свете, — но тогда нет никакой свободы творчества, простора для свершения, а это недостойно Великого Дао. Что же касается сомнения: как это так, из пустоты, да вдруг вся Вселенная — так ведь на то это и Великая Пустота, Пустота Дао. И вообще — китайская философская мысль предпочитала иметь дело с истинами, которые непосредственно переживаются, а не с теми, которые логически выводятся и утрясаются в систему.