И лысого купола желтое пламя,
И мертвенный зов сорока-сороков
Ломаются, падая в прахе и в хламе,
И окна просветов глядят широко.
Перекликаясь с певцом вандализма, наш прозаик убеждал молодых, старые бы ему не поверили: "И если вам будут рассказывать про нарядность прежней жизни, про лихие русские тройки, про румяные пшеничные блины со снетками, про душевный благовест сорока звонких московских сороков - вспомните Зарядье! Это изнанка развенчанного мифа". И вдруг буквально следом за этим приговором, за описанием "нор", заселенных жалкими людьми, представил "развенчанный миф" таким вожделенным, что, должно быть, закружилась в 1935 году голодная голова пролетариев:
"Здесь, где мы стоим с вами, когда-то шумел знаменитый Грибной рынок, что съезжался сюда со всей России на первой неделе Великого поста. Сверкало всяческое изобилие, и русские фламандцы могли бы писать с натуры расписные лари со щепным товаром, с дугами, раскрашенными фуксином, с резными ковшами, корзинами узорчатого плетенья, с кадушками всех покроев, а в кадушках пахучие меды - и гриб, одинаковая утеха нищих и богачей. Гриб черный, и белый, и красный, - в соленьях, в маринадах и сухой".
Грибной рынок шумел в Зарядье напротив строя домов Москворецкой набережной вблизи церкви Николы Мокрого. Она возникла у речной пристани в честь святого, покровителя торговли и мореплавания. Пристань отличалась сыростью и частыми наводнениями, что и послужило причиной названия храма. Возможно, дело и в иконе, где Никола предстает с младенцем, спасенным из вод Днепра. Другой Никола - Москворецкий, появился на месте, где Москва встретила принесенную из Вятки икону Николы Великорецкого. Оба храма сломали без всякого сожаления и попыток сохранить, потому что над древними фундаментами возвышались стены церквей, колоколен и трапезных начала ХIХ века. В адрес Никол Леонид Леонов высказался так: "И, может быть, отсюда расползалась во все концы Москвы чудацкая затейливая цвель гнилого и безрадостного времени. Ее охраняли десятки всяких московских Никол, а здесь Николы Мокрые, Мокринские, Москворецкие: даже на них сказалась близость воды".
Сохранилось и другое описание Зарядья - поэта Ивана Белоусова, переводчика "Кобзаря", автора стихов, положенных на музыку известными композиторами ХIХ века. Мастерская его отца находилась на углу Мокринского и Псковского переулков. В ее доме жил в детстве сын приказчика часового магазина Иван Москвин, будущий гений Художественного театра. Как видим, не одна пьянь обитала в "норах". Описание Ивана Алексеевича не столь пламенно, как Леонида Максимовича, но уникально, сохранило нам образ Москвы у стен Китай-города, напоминавший Иерусалим у Стены плача.
"В моей памяти Зарядье в начале 70-х годов прошлого столетия было заселено евреями. Некоторые переулки представляли собой в буквальном смысле еврейские базары. По переулкам были еврейские мясные, колбасные лавочки и пекарни, в которых к еврейской Пасхе выпекалось огромное количество мацы.
Интересную картину представляло Зарядье в один из осенних еврейских праздников, когда по закону они должны были идти на реку и там читать положенные молитвы. С молитвенником в руках, в длиннополых, чуть ли не до самых пят, сюртуках, в бархатных картузах - вот такого же фасона, как носят теперь, из-под которых выбивались длинные закрученные пейсы, евреи толпами шли посредине мостовой - в этот день им запрещалось ходить около домов, потому что у стен копошилась нечистая сила. Набережная Москвы-реки у Проломных ворот в этот день была сплошь унизана черными молящимися фигурами..."
В царствование Александра III не стало массы иудеев в Зарядье. Синагогу в Большом Знаменском сломали большевики. Сохранилась хоральная синагога в близком от него Спасоглинищевском переулке, которая напоминает о московском гетто.
А на месте "падшего Зарядья" распростерлась одна "Россия". "На всем моем детстве теперь стоит гостиница, как утюг поставленная", - сказал мне Леонид Леонов. Прозрение наступило много лет спустя после песнопения в честь "социалистической столицы". Не ради гостиницы задумывал товарищ Сталин колоссальную ломку. Трудящиеся должны были весело шагать мимо гигантского Наркомтяжпрома - Народного комиссариата тяжелой промышленности, "штаба социалистической индустрии". То было гигантское министерство, руководимое другом и земляком Сталина, Серго Орджоникидзе. Архитекторы в эйфории рисовали сказочные башни, рядом с которыми храм Василия Блаженного выглядел игрушкой.
Жизнь взяла свое. Нарком застрелился. Наркомтяжпром расчленили на отраслевые наркоматы. Вместо "штаба" до войны задумали возвести "Второй дом Совнаркома", то есть правительства. И здесь пора нам познакомиться с Дмитрием Николаевичем Чечулиным, исполинской фигурой советской архитектуры. Станции метро первых линий - "Комсомольская" и "Киевская" - реализованные проекты молодого Чечулина. Сын пролетария, уроженец крохотного райцентра застроил Москву всем известными домами. Бывший дворец генерал-губернатора на Тверской над- строил и оснастил колоннадой. На Триумфальной площади гостиница "Пекин", концертный зал имени Чайковского и дом, где кинотеатр "Москва" - его. Высотка на Котельнической набережной - шедевр все того же автора. "Белый дом" на Пресне - лебединая песня Чечулина. А до резиденции правительства РСФСР появилась "Россия".
Все началось с проекта высотного здания в Зарядье. "Могучий столп 32-этажного здания поднимет на высоту 275 метров золоченый государственный герб СССР и обозначит в силуэте столицы центр государственного управления великой страной". Так описывали грандиозный проект Чечулина, удостоенный Сталинской премии первой степени. Герб столпа на сто метров превышал звезду дома в Котельниках. Из восьми сталинских высоток - львиную долю, два здания, сооружал главный архитектор Москвы Дмитрий Чечулин. Смерть Сталина поставила крест на бурной стройке. Хрущев ее прекратил, металлоконструкции "столпа" разобрал, вместо высотных домов занялся пятиэтажными корпусами. Казалось, звезда Чечулина закатилась. Но она снова поднялась высоко, когда Хрущева сместили и решили построить в Зарядье гостиницу на 6000 мест.