В посадке этого мужчины, в том, как сидел на нем сюртук, как он был застегнут, в походке и покрое панталон — опытный глаз отличил бы бывшего военного, даже кавалериста. Звали его Палтусов.
Он протянул руку к контористу — тот в эту минуту подавал даме книгу расписаться — и чуть-чуть дотронулся до его плеча.
— Евграф Петрович в директорской? — спросил он теноровым голосом, скоро, тоном своего человека, умеющего делать вопросы служащим и не мешать им.
— Как же, пожалуйте! — ответил конторист с улыбкой.
Палтусов незаметно приосанился, передал низкую поярковую шляпу из правой руки в левую и пошел к стеклянным дверям кабинета, где сидят обыкновенно директора.
Навстречу попался ему в приемной — там стоял диван и стол с двумя креслами — совсем круглый человек, молодой, не старше Палтусова, с вихром на лбу, весь в черном; его веселые темные глаза так и бегали.
— Ба! Андрей Дмитрич! Ко мне? По делу?
— Переводец простой… Зашел посмотреть на вас, — сказал ласково Палтусов.
— Сию минуту. Присядьте. И я тоже здесь примощусь. Я — духом!
Круглый директор присел на кончик дивана. Палтусов поместился по сю сторону стола. Он и не заметил, что тут уже стал конторист с целой пачкой разных печатных бланков, ордеров всяких цветов, длины и рисунка.
— Вы посидите, голубчик, — кидал слова директор, а сам все подмахивал, — я мигом. Нынче каторжный день! Такие задаются… Это что?
— В учетный-с.
— Ладно… Я вас сам сведу к контролеру. Он у нас строгий. Пожалуй, придерется — скажет, личность не известна.
— Знает меня.
— Придерется! А малый — золото! Формалист. В контроле служил… Это еще что?
— Это Федор Карлыч просили подписать, — доложил конторист.
— А ежели провремся?
— Они говорят, что ничего.
— Ну, коли ничего, так я подпишу.
Маленькая белая рука директора так и летала по бланкам. Подпишет вдоль, а потом поперек и в третьем месте еще что-то отметит. Палтусов любовался, глядя на эту наметанность. В голове круглого человека происходило два течения мыслей и фактов. Он внимательно осматривал каждый ордер и подписывал все с одним и тем же замысловатым росчерком, а в то же время продолжал говорить, улыбался, не успевал выговаривать всего, что выскакивало у него в голове.
— Довольно? — спросил он и вздохнул.
— Пока все-с, — ответил конторист.
— Ну, грядите с миром. Дайте передышку.
Конторист вышел. Они остались вдвоем.
IV
— Очень рад, что зашли, — начал еще радушнее директор.
Подсаживаясь к Палтусову, он потрепал его по плечу и заглянул в глаза.
Тот встал.
— Боялся помешать вам.
— Нам ведь всегда некогда. Наше дело: чик, чик, чик пером, и только пронесите, святые угодники! А то и подмахнешь ордерок на полмиллиончика… иудейской фабрикации. А потом и печатай портрет в "Клад-дерадаче"!..
И он захохотал визгливой дробью.
Палтусов вторил ему легким барским смехом.
— Вы захаживайте… Ненадолго… Да ведь вам где же… Все около женского пола…
— Какое!
— Да нечего!.. Куда ни пойдешь, а уж Андрей Дмитрич ведет под руку то Марью Орестовну, то Людмилу Петровну, то Анну Серафимовну. А супруг сзади пардесю[1] волочит… И все каких! Первого разбора, миллионы все под ними трещат! С золотым обрезом!
Они вышли в общую залу. Директор поддерживал Палтусова под правое плечо, смеялся, мигал и заглядывал в лицо. Палтусов только качал головой.
— Все балагурите, Евграф Петрович.
— Куда ни пойдешь — везде он кавалером и руку сейчас согнет. И в Кунцеве, и в Сокольниках на кругу, и в Люблине, опять в Парке… А зимой! И в маскараде-то по две маски разом… Мы тоже ведь имеем наблюдение…
— А сами-то?
— Что ж?.. я маскарады лю-блю-ю, — протянул директор и быстро опустил голову вниз, к груди Палтусова. — Люблю. Это развлечение по мне. День-деньской здесь в банке-то этой, — сострил он, — ровно рыжик в уксусе болтаешься, одурь возьмет!.. Ни на какое путное дело не годишься. Ей-ей! В карты я не играю. Ну и завернешь в маскарад. Мужчина я нетронутый… Жених в самой поре. Только еще тоски не чувствую.
Он остановил Палтусова в проходе против лестницы и взял его своими короткими руками за бока.
— Что же не сватаетесь?
— Говорю, тоски еще не чувствую. Над нами не каплет. Что ж, это вы хорошо делаете, что промежду нашим братом — купеческим сыном — обращаетесь. — Он стал говорить тише. — Давно пора. Вы — бравый! И на войну ходили, и учились, знаете все… Таких нам и нужно. Да что же вы в гласные-то?
— Не собственник…
— Эка! Промысловое свидетельство! Табачную лавочку! Пустое дело. А ведь они у нас глупят так, что нет никакой возможности. Я и ездить нынче перестал; кричали в те поры: не надо нам бар, не надо ученых, давай простецов. Сами речи умеем говорить… Вот и договорились!
Директор опять подхватил Палтусова под правое плечо. Палтусов улыбался и думал в эту минуту в ответ на то, что ему говорил круглый человечек. Он почти всегда думал о себе, потому тихая усмешка так часто и всплывала на его лице.
V
— Вот и контрольная, — довел его директор до широкой двойной конторки за перилами.
Директору поклонился сухощавый блондин с лысиной, в цветном галстуке. Палтусов уже видел его, но по имени не знал.
— Вот им переводец, — сказал директор контролеру.
— Очень хорошо-с! — ответил тот одним духом и нахмурил брови.
У него в руках было несколько листов, за ухом торчало перо, во рту — карандаш. Он что-то искал. Щеки его покраснели. Нервно перебрасывал он ворох векселей, телеграмм с переводами, ордеров — и не находил. Его нервность сказывалась в порывистых движеньях рук, головы и даже всего корпуса. Он то и дело вертелся на каблуках. Выхватит один бланк, отбросит, потом опять схватит и насадит на медный крючок, висевший на стене за его спиной, начнет снова швырять и выдувать воздух носом, а левой рукой ерошит себе редкие волосы около лысины.
Кругом барьера дожидалось человек пять, больше артельщики.
— Павел Павлыч! — окликнул еще раз директор. — Пожалуйста, не задержите Андрея Дмитриевича.
И он своими глазками указывал Палтусову, как тормошится контролер.