Великий шелковый путь — главная жертва морской революции эпохи Возрождения. Устанавливая прямые морские связи с Китаем, европейские государства лишают персов роли посредника. Сегодня, с потенциальным ростом опасности для морской торговли, Иран пытается вернуться к своей традиционной роли торгового посредника. Это облегчается тем, что Персия и Китай издавна оказывали друг другу и политическую поддержку.
Параллельно с торговыми связями, установленными с иранскими посредниками, Китай регулярно предоставлял Персии политическую поддержку. Потому неудивительно, что последний суверен династии Сасанидов шахиншах Йездигерд III, зажатый между западными тюрками с Востока и арабами с Запада, отправил в 638 году посольство к Императору Китая. После того, как этот персидский правитель в 651 году был убит, его сын Пероз (Фируз) укрылся в Токарестане, и попросил помощи у Китая. Вначале он не получил никакой помощи, но после поражения китайцев в борьбе против западных тюрков в 659 году, Пероз был признан наместником Персии. Неспособный сопротивляться арабам, он нашел убежище при дворе Тана между 670 и 673 годами.
Можно назвать и современный пример, иллюстрирующий поддержку, которую Китай оказывает Ирану: в 1987 году, когда распространился слух, что Иран установил ракетные комплексы в Ормузском проливе, именно китайцев подозревали в том, что это они продали ракеты иранцам. Дипломатические контакты между обеими странами в конце 1980-х годов действительно были очень тесными. Геополитический сговор между Ираном и Китаем объясняется по большей части тем, что эти страны в течение истории стимулировали друг друга своими нововведениями.
До исламского завоевания и во времена монгольского религиозного отклонения Персия стимулировала Китай своим творческим началом. В китайской культурном ареале персидское художественное влияние достигло высшей точки во время династии Тан, которая соответствует концу эпохи Сасанидов.
Например, фрески Дуньхуана шестого и седьмого веков включают сасанидские элементы, такие как всадники, охотящиеся на львиц. Иранское искусство времен Сасанидов оказало также влияние и на металлургию эпохи Тан, как и на искусство фресок. Об этом свидетельствуют рисунки, украшающие могилы принцев Ли Чжунчжуня (682–701) и Ли Сяня (654–684). Китай смог воспользоваться плодами творчества персов сасанидских времен до падения династии в такой степени, что персидские пища, одежда, меблировка, музыка и танец получили большой успех в Китае восьмого века. После исламского завоевания творческие способности персов все больше ослабевают и прекращают оказывать стимулирующее влияние на китайские искусство и идеи.
Некоторое изменение ситуации происходит, впрочем, во время монгольского завоевания: деисламизация, проведенная завоевателями, действительно снова стимулирует новые идеи и открытия, особенно в научной области. Китайцы пользуются персидскими морскими картами, чтобы расширить свои знания об обитаемом мире. С другой стороны, персидский астроном Джамал ад-Дин аз-Зайди аль-Бухари, который уже однажды посетил Китай, возвращается туда в 1267 году и преподносит астрономические инструменты в дар двору императора из династии Юань. Персидские ученые пользуются монгольским миром, чтобы внедрить в Китае алхимию, математику, медицину, фармакологию и даже евклидову геометрию. Таким образом, Китай позаимствовал для себя многое из созидательных способностей персов, как времен позднего зороастризма, так и тринадцатого века.
С другой стороны и сам Китай с седьмого века превращается в исключительно мощный толчок для исламизированного Ирана. Интерес, проявленный персами к Китаю, материализуется, в частности, в средневековой персидской литературе в виде многочисленных упоминаний о шелке, фарфоре и китайской керамике. Персидская поэзия часто ссылается на китайских художников и скульпторов. Китайские принцессы, о которых упоминают персидские стихи, по своей красоте ничуть не уступают греческим царевнам. В области изобразительного искусства китайская пейзажная живопись стимулирует персидских художников эпохи Ильханидов.
Они подражают искривленным стволам китайских художников, их стилизованным скалам и горам, или имитируют их метод изображать волны и реки. Творческий стимул, принесенный Китаем, касается многочисленных сфер, но особенно поразителен он в области керамики: до девятого века персидские гончары делают лишь практичные керамические изделия для домашнего хозяйства, которые не лакируют и обжигают при низкой температуре. Но после соприкосновения с китайским индивидуальным производством, персидские мастера начинают создавать декоративную керамику, которая должна была продаваться как предмет роскоши. К середине девятого века персидские ремесленники значительно улучшили свои изделия и создали новый рынок для городских классов. В эту эпоху, когда исламская глиняная посуда все-таки по-прежнему обжигается при низкой температуре, персидские мастерские довольствуются тем, что воспроизводят китайские изделия, которые больше всего ценят за их красоту. В двенадцатом и тринадцатом веках, между тем, новый китайский импорт приводит к важнейшим технологическим изменениям на рынке керамики Ближнего Востока. Этот созидательный взрыв был уникальным в мировой истории — за исключением развития промышленного производства керамической посуды в английском Стаффордшире в восемнадцатом веке. Иран ввез так много изделий из белого и голубого фарфора династии Мин в 1400–1430 годах, что это надолго определило персидский вкус. И вот, в семнадцатом веке Республика Соединённых Провинций Нидерландов импортирует много фарфора с Востока, чтобы удовлетворить растущий европейский спрос. Китай не может удовлетворить этот спрос в полном объеме, потому голландские купцы добавляют к китайским товарам и персидскую керамику. В Европе эти персидские керамические изделия слывут за подлинный китайский фаянс. Получается, что Китай так стимулировал иранских ремесленников, что превратил их в своих же конкурентов на европейском рынке.