Ха-ха, вот забавно! Як, который по вечерам сам приходит домой и стучится в дверь: «Эй, хозяева, я вернулся!»
В монастыре мы купили ароматические палочки и зажгли их. Я спросила Кесанга, нужно ли произносить молитву, когда я втыкаю палочки в пепел, и он с жаром ответил:
— Да, конечно! Молись за мир во всем мире.
Я попробовала.
Затем мы посетили близлежащую деревеньку. Кесанг рассказал, что местные жители до сих пор соблюдают традиционный похоронный обряд: разрезают труп на кусочки и бросают в реку.
— Это законно? — уточнила я.
— Разумеется, нет, но это же всего лишь одна маленькая деревенька, так что власти закрывают глаза.
Мы вошли в один из домов, где Кесанг тепло поздоровался с какой-то пожилой женщиной. Она, казалось, тоже обрадовалась, увидев симпатичного паренька, который привел в ее дом иностранку. Мы поднялись по ступенькам на второй этаж, где располагались жилые помещения. Здесь не было окон, и комнату освещали только тлеющие угли в очаге, который постоянно горел в углу. В полумраке старушка засуетилась, заваривая нам чай с маслом. Она носила традиционный костюм: черная шляпа, обвязанная красной лентой, крупные серебряные сережки-кольца, ярко-красная кофта, украшенная золотыми вставками, и синяя длинная безрукавка. На ногах — потертые парусиновые тапочки. Мы с Кесангом уселись на узеньких скамейках вокруг открытого огня и наблюдали, как гостеприимная хозяйка наливает кипящую воду из потемневшего от копоти горшка в высокую деревянную емкость цилиндрической формы, перемешивает жидкость длинной палкой, а потом разливает чай с маслом в потрескавшиеся чашки. Кроме того, старушка предложила нам домашний сыр из молока самки яка — неаппетитные желтые сморщенные кусочки, которые мне почему-то напомнили обрезки ногтей очень пожилого человека. Ногти мне пробовать не доводилось, но, думаю, по вкусу тоже очень похоже. Доброжелательный Кесанг на все лады расхваливал вкус сыра и сам с аппетитом уминал за обе щеки, я же осторожно взяла один маленький кусочек и медленно прожевала его.
Над огнем вялились куски мяса яка. Они сморщились и потемнели. На вид этому мясу было лет сто. Так, наверное, выглядят эксгумированные трупы. К счастью, отведать мяса нам не предложили, с меня хватило и дегустации сыра.
На обратном пути Кесанг рассказал мне о тибетских похоронных обрядах.
— Когда я умру, у меня будут так называемые «небесные похороны», — сообщил он мне, а дальше стал в красках описывать весь процесс: — Сначала плоть отделяют от костей, затем кладут в кулек примерно такого размера, — он сомкнул руки в кольцо перед собой, — и монахи уносят и плоть, и кости в горы.
Я поежилась, но спросила:
— А родные сопровождают… э-э-э… тело?
— Ну, самые близкие родственники — нет, а вот всякие там дяди, тети и двоюродные братья-сестры идут вместе с монахами. На горе монах режет плоть на маленькие кусочки, кровью пропитывает цампу и оставляет, чтобы склевали хищные птицы. А кости тоже измельчают и тоже перемешивают с цампой.
Меня уже подташнивало, а Кесанг заливался соловьем, рассказывая обо всех этих ужасах как о чем-то веселом, без всякого отвращения. Такова жизнь: его народ оставляет трупы на съедение стервятникам, и когда-нибудь его самого тоже ждет такой конец.
— Сначала, — продолжил Кесанг, — прилетает вожак стаи, а остальные птицы ждут в сторонке, пока он не насытится.
— И за какое время они справляются?
— Да минут за тридцать.
Очень кровопролитные похороны, но, с другой стороны, разве лучше сгореть в крематории или гнить под толщей земли? Хотя лично мне представляется ужасным смотреть, как твоего родственника режут на кусочки и скармливают стервятникам. Я спросила Кесанга, бывал ли он на «небесных похоронах».
— Да. Когда мой дядя умер, — ответил он и снова улыбнулся.
Тибетцы вообще относятся к смерти очень спокойно, для них жизнь — это лишь очередной этап, поэтому они с нетерпением ждут следующего звена в цепочке реинкарнаций.
Вернувшись в Чжундянь, мы прогулялись по старому городу. Везде кипела работа. Дома реставрировались, дороги перестраивались, со всех сторон что-то сверлили и пилили, кругом подвывали бетономешалки, а путь нам порой преграждали огромные кучи булыжников. Правительство нашло свою Шангри-Ла и в спешном порядке ремонтировало ее. Те, кто надеялся пополнить свой банковский счет, купили домишки-развалюхи и теперь с грохотом, шумом и треском превращали их в бары, рестораны, отели и магазины. К следующему году городок должен был предстать уже в новом обличье.