Судя по статье, написанной для «Словаря символов», «Точка» для Флоренского – знак Единого, в ней все соединилось: пустота и полнота, свет и тьма, мир видимый и невидимый (она есть и не есть одновременно), единица и нуль. Прямая, горизонтальная линия, по Флоренскому, есть машина для уничтожения реальности. Лишь при восхождении по вертикали образуется пространственный синтез. [35] Само «число» освобождается от «тела». [36]
Но почему в осмыслении происходящего доминирующую роль начинает играть Наука? Во-первых, такова ее природа: познавать непознанное. Во-вторых, изменилась сама наука, преодолевшая дуализм, альтернативный способ мышления, признав квантовую структуру, двуединство сущего, не только волны и корпускулы (принцип дополнительности Нильса Бора), но духа-материи, времени-пространства, прошлого-настоящего. Все одновременно континуально и дискретно, амбивалентно само движение (туда-обратно, по принципу электрического тока). Двуединое не может не иметь своего центра, центрированность делает каждую вещь целостной, нарушать же целое значит посягать на жизнь.
Физики обнаружили в вакууме не хаос, а упорядоченность: «Изучение субатомных частиц и их взаимодействий открывает нашему взору не мир хаоса, а в высшей степени упорядоченный мир», – писал Ф. Капра более трех десятилетий назад в книге «Дао физики», название которой говорит само за себя. [37]
Если каждая реальность есть «центр бытия», имеет форму, подчинено своим законам, то ничто существующее не может рассматриваться как безразличный и пассивный материал для заполнения каких бы то ни было схем. Мысль соединяется с чувством, субъект с объектом и несет за него ответственность, то есть преодолевается отчуждение субъекта от объекта, разделившее мир на враждующие стороны. Если изменилась картина мира – он более не напоминает замкнутый квадрат, – не могло не измениться сознание, и наоборот: сознание притягивает бытие.
Бердяев назвал новый тип сознания «сингулярным» (теперь бы назвали «голографическим»; каждая точка единственна и сопряжена с вечностью – суть в самопроявлении единичного как Единого). Можно, видимо, сказать, что русской парадигме присуще «точечное» восприятие мира, срединное между Квадратом и Кругом. Недаром знающие говорят, что Россия расположена между Западом и Востоком и ее назначение – примирить обе стороны, без которых «метафизика всеединства» останется мечтой. Наверное, так и будет, если прав Владимир Соловьев и «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». [38] Бердяев же скажет: «И только человек, занявший место в космосе, уготованное ему Творцом, в силах преобразить космос в новое небо и новую землю».
Павел Флоренский воплотил еще одно качество русских: непредубеждение, способность видеть и восторгаться другим – во имя высшей Истины. Он не совсем согласен, что «круглое мышление», способ мыслить и излагать созерцательно называется «восточным». Ближе многих других к нему подходит мышление английское, гораздо менее немецкое. Гете, Гофман, Новалис, Баадер, Шеллинг, Беме, Парацельс могли бы быть названы в качестве доказательств противного. [39] Но это имена тех, кто над границами, о ком Конфуций сказал: «Высший ум един, не подвержен изменениям».
Итак, научное мышление становится открытым к нетрадиционным формам знания, в частности восточным, о чем не раз говорил датский физик Нильс Бор. Своей эмблемой он сделал Великий Предел (Тайцзи), обведя инь-ян латинским изречением: «Противоположности дополняют друг друга». (Соединились, наконец, квадрат и круг, тяготея к заложенной в природе двойной спирали.) Принцип дополнительности универсален, присущ двум типам сознания (западному-ян и восточному-инь) и каждому человеку, ибо в каждом живет созерцатель-зритель (инь, правое полушарие) и деятель-актер (ян, левое полушарие одного и того же мозга). К восточным учениям проявляли интерес крупнейшие ученые XX века, находя в них новые методологические подходы, как о том не раз писал Вл. Вернадский: «Величайшим в истории культуры фактом, только что выявляющим глубину своего значения, явилось то, что научное знание Запада глубоко и неразрывно уже связалось в конце XIX столетия с учеными, находящимися под влиянием великих восточных философских построений». [40]