Вся эта неразбериха и суматоха, это сумасшествие и лицемерие, все эти показные хлопоты о национальной гордости свидетельствуют о неоправдавшихся надеждах. Обычаи и привычки, которые являются костяком любого общества, в Китае более не принимают во внимание. Людей старшего поколения молодежь не уважает так, как прежде, наоборот, молодые резко критикуют стариков. Между молодыми и пожилыми в Китае пролегает глубокая пропасть. Культура, результат сочетания реальной жизни и мысли, более невозможна. Критика, единственная защитница современной культуры, которая должна следить за течением жизни нации, повергнута в прострацию, сгибаясь под слишком тяжелым для нее бременем. А присущее старому Китаю радостное жизнелюбие, стыдливо потупилось. Нынешних китайцев можно сравнить с людьми, страдающими от хронического недоедания и нервного истощения. Естественно, они постоянно в чем-то разочарованы.
Поиск лидеров
Когда я размышляю над этой неразберихой, этим цинизмом и лицемерием, мне кажется, будто я, как ангел, спрашиваю Лота: «Где в Китае праведники и сколько их? Их сто? Их пятьдесят? А пять найдется?» Спроси об этом ангел меня, я бы не знал, что ответить. Неужели эти искалеченные экземпляры вида Homo sapiens, недокормленные неврастеничные полулюди, вечно занятые своими жалкими делишками, — это все, что осталось от населения современного Китая? Неужели нация, насчитывающая 400 миллионов человек, приговорена существовать как стадо без пастуха? Куда попрятались праведники, как будто стыдящиеся самих себя? Но я помню, что праведники в Китае всегда стремились укрыться от реальной жизни, увлекаясь вином, женщинами и поэзией. Менее эмоциональные утешались возвращением в родные деревни и скромной жизнью на лоне природы. И я стал размышлять над отсутствием в Китае конституционных гарантий, над тем, как этот важнейший факт повлиял на общие представления о жизни нации, на философию жизни, которая из-за этого стала продуктом социального и политического окружения, хотя нормальной была бы обратная связь. Сколько благих намерений и конструктивных усилий потрачены напрасно, а истинный прогресс приостановлен из-за того, что наша философия жизни стала пассивной,
В Китае враждебные внешние силы чаще совершают греховные действия против человека, чем человек грешит сам, совершая проступки и преступления. В связи с этим я вспомнил Сун Цзяна и ватагу добрых молодцев с горы Ляншань, ставших разбойниками в конце правления династии Северная Сун. Так как они были прославленными храбрыми разбойниками, то могли себе позволить быть добрыми и действовать по-рыцарски, потому что им самим не нужны были никакие конституционные гарантии. Я также помню, как каждый великий поэт демонстрировал презрение к обществу, предаваясь пьянству и сливаясь с природой. Так, Цюй Юань в гневе бросился в реку Сянцзян, а Ли Бо выпал из лодки и утонул, пытаясь достать отражение луны, Тао Юаньмин довольствовался прозябанием в убогом жилище, редко принимая кого-либо, так что тропинки его сада заросли травой. Даже великих и добропорядочных конфуцианцев, понимавших, что правильно, а что нет, власть часто ссылала. Су Дунпо сослали в Хуанчжоу, Хань Юя — в Чаочжоу, а Лю Цзунъюаня — в Лючжоу. Я также помню других великих людей, которые отвергали участь мелкого чиновника и поселялись в деревенских хижинах, с головой уходя в поэзию. Помню, что Юань Чжунлан, Юань Мэй и Чжэн Баньцяо бежали от государственной службы, как от отравы. Они предпочитали спокойную частную жизнь с пиалой горячей каши по утрам, по ночам на жестком ложе терпели укусы клопов и комаров. Я помню, как во времена злоупотребления властью порядочных ученых часто арестовывали, а их жен, детей и дальних родственников поголовно казнили, как это было в начале правления маньчжурской династии. И я начал понимать, насколько эти ученые нуждались в буддизме, адептами которого были некоторые из них, почему они проповедовали пассивную философию жизни.
Тогда я обратился к современности и увидел, что праведники, как и в других странах, сторонятся политики. Ван Говэй бросился в озеро в парке пекинского Летнего дворца Ихэюань, Кан Ювэй провел последние годы жизни в одиночестве, Лу Синь пребывал в унынии и не видел выхода вплоть до начала литературной революции, Чжан Тай-янь ныне уединился в Сучжоу. Ху Ши, ученик Джона Дьюи (1859—1952; американский философ-прагматик. — Примеч. ред.), подпав под влияние более прогрессивных взглядов, все еще рассуждая о прагматизме, на скорую руку врачует людские беды — без особого воодушевления, тем не менее не хочет отложить в сторону все начинания и привести Китай к гибели. И это тот самый Ху Ши, который, впав однажды в пророческое неистовство, воскликнул: «Если Китай не погибнет, значит, Бог ослеп!» Таковы праведники Китая, они не в состоянии помочь родной стране, ибо здесь человек согрешает против человека, а плохие люди грешат против хороших, против праведников. Праведникам же нужен простой ватный халат, чтобы замаскироваться. Но есть и другие праведники, их не пять, не 50, их миллионы, и никто не знает об их страданиях, никто их не прославляет. Сторонний наблюдатель по этому поводу тоже выражает сожаление: столько праведников, но у них нет лидера, который стоил хотя бы половины Ганди, несмотря на то, что китайцы, как личности, более зрелые люди, чем индийцы. Однако в политическом и национальном отношении мы всё еще младенцы, и я хочу выяснить причины этого, чтобы найти выход из ситуации.