Это отправная точка развития китайского гуманизма, который откровенно провозгласил антропоцентричность мироздания, причем целью всякого знания объявил счастье отдельного человека. Непросто направить знание на служение человеку, гуманизировать его. Ведь если человек отклонится от прямого пути, он станет жертвой своей логики и орудием собственного знания. Гуманизм выживет только в том случае, если неустанно стремится к подлинной цели человеческой жизни, как он определил эту цель. Например, гуманизм занимает промежуточную позицию между религиозными концепциями загробной жизни в мире ином и практицизмом современного мира. Буддизм, возможно, в свое время захватил воображение очень многих в Китае, однако противостоящее ему традиционное конфуцианство всегда относилось к буддизму с недоверием и даже возмущением. Ведь с точки зрения конфуцианского гуманизма буддийские догматы — это бегство от жизни, отрицание смысла человеческой жизни.
Вместе с тем вследствие стремительного развития техники в сегодняшнем мире человечество не в состоянии наслаждаться всем тем, что оно создает. Заслуженная известность американских водопроводчиков заставила забыть, что и без горячей и холодной воды из-под крана тоже можно жить счастливо. Во Франции и Германии многие дожили до счастливой старости и даже сделали научные открытия и написали выдающиеся труды, однако совершали туалет при помощи лишь кувшинов и тазиков для умывания, а также старомодных ванн. Религия должна перетолковать слова Христа о том, что не человек для субботы, а суббота для человека, и постоянно напоминать людям, что машины служат человеку, а не человек машинам. В конечном счете цель всей земной мудрости, всех познаний человечества — научить человека оставаться человеком, научить его наслаждаться жизнью.
Религия
Нет ничего более поразительного, чем упорная приверженность китайского гуманизма разработанным им истинным идеалам жизни и отрицание им любых теологических и метафизических фантазий, чуждых этим идеалам. Когда у нашего великого гуманиста Конфуция спросили, как он относится к проблеме смерти, он ответил известной фразой: «Не зная, что такое жизнь, можно ли знать, что такое смерть?» Один американский пресвитерианский священник как-то попытался внушить мне важность бессмертия души. Он сказал, что, согласно данным астрономии, солнце постепенно теряет тепловую энергию и, возможно, через несколько миллионов лет жизнь на нашей планете прекратится. «Разве ты не понимаешь, — спросил он, — что вопрос бессмертия очень важен?» Я ему ответил откровенно: «Меня это нисколько не беспокоит. Если человечество просуществует еще 500 тысяч лет, то у него будет предостаточно времени сделать то, что оно задумало, а все остальное — метафизическая суета». Недовольство бессмертной души предстоящим ей всего лишь полумиллионом лет существования — это такой абсурд, который люди Востока неспособны воспринять. Беспокойство пресвитерианского священника типично для германоязычных народов, а наше безразличие к этой проблеме — характерная особенность китайской души. Поэтому истинному китайцу стать христианином нелегко. Если же он все-таки пойдет на это, то, скорее всего, станет квакером, так как это единственное направление христианства, которое понятно китайцам. Христианство как образ жизни может привлечь китайцев, однако христианские верования и догматы отвергаются — и не конфуцианской логикой, а конфуцианским здравым смыслом. Буддизм, воспринятый образованными китайцами, это лишь своеобразная система духовной гигиены, позволяющая сохранять здоровье духа. В этом — квинтэссенция сунской философии.
Все это потому, что китайцы упорно придерживаются собственного понимания жизненных идеалов. В китайской живописи и поэзии много творческого воображения, но в китайской этике и морали никакого творческого воображения нет вовсе. Живопись и поэзия одухотворены искренней любовью к природе и врожденным восхищением перед ней. Цель воображения в данном случае состоит в том, чтобы набросить прозрачную вуаль очарования на прозу жизни, но не для того, чтобы от этой прозы жизни избавиться. Китайцы горячо любят жизнь, любят свою землю и сами ни за что не откажутся от них ради невидимого рая. В Китае дорожат каждым мигом счастья — ведь оно так скоротечно. Китайцы любят свою нелегкую жизнь, в которой есть и короли, и нищие, разбойники и монахи, похороны и свадьбы, рождение детей и болезни, яркие закаты и дождливые ночи, роскошные пиры и скромные трапезы в шумных кабачках.
Именно эти детали жизни так любят авторы китайских романов. Эти детали осязаемы, общедоступны, исполнены человечности, и все мы, люди, испытываем на себе их влияние. Вот в душный полдень, когда все семейство, от госпожи до служанок, отдыхало, Дайюй, сидевшая одна за пологом постели, услышала, как попугай выкрикнул имя хозяина. Это был праздник Середины Осени, незабываемый праздник в таком-то году. Баоюй и его сестры, собравшись вместе и сочиняя стихи, шутили и смеялись, лакомясь крабами на праздничном пиру и наслаждаясь полным, безмятежным счастьем. Такое счастье — ненадолго; как говорят китайцы, кончится полнолуние, конец и счастью. Быть может, этой лунной ночью наивная парочка молодоженов на берегу пруда молилась, чтобы вместе дожить до седых волос. Однако тучи уже наползали на луну, а издали донесся странный звук, как будто беззаботно плававшая утка, застигнутая голодной лисой, внезапно нырнула. Молодые невольно вздрогнули, а на следующий день у них сильно поднялась температура. Да, такую трогательную красивую жизнь действительно следует записать в подробностях. В обыденной жизни ничто не может быть чрезмерно прозаичным, слишком вульгарным, чтобы нельзя было все это описать в романе. В китайских романах во всех подробностях описывается, какие блюда подавали на семейном пиру или на ужин путнику на постоялом дворе. Затем обычно следует описание болей в желудке и прогулок по пустырю — месту для отправления естественных надобностей. Китайские романисты так пишут, а китайские мужчины и женщины так поступают. Эта жизнь достаточно богата событиями и без праздных размышлений о бессмертии души.