Еще одна наложница по имени Лань-эр, Орхидея, правила Китаем в течение 40 с лишним лет, с 1860 по 1908 год, как вдовствующая императрица Цы Си династии Цин. Полный список ее любовников никто даже не пытался составить — их было слишком много.
Как и все поэты мира, китайские поэты воспевали любовь еще в древние времена. И не просто воспевали. Знаменитый поэт Сыма Сянжу (ок. 179117 гг. до н. э.) своей игрой на цитре так очаровал молодую вдову Чжо Вэньцзюнь, что та не устояла и ночью сбежала с поэтом из отцовского дома.
Но была любовь и любовь. Герой классического романа «Сон в красном тереме», не чая души в своей любимой девушке и всем сердцем стремясь к ней, никак не связывает это возвышенное чувство с таким понятием, как верность. Руководствуясь общепринятыми принципами, он с легкостью вступает в связь то с одной, то с другой, то с третьей.
Примечательно, что точно так же смотрит на это и читатель в Поднебесной. Секс как удовлетворение естественной физиологической потребности и супружеские отношения как категория долга с древнейших времен воспринимались китайцами как веши достаточно близкие, но в то же время принципиально разные. И это также одна из граней конфуцианства.
Конфуцианское государство
Семейный уклад, в основу которого были положены морально-этические нормы конфуцианства, последовательно проецировался на всю жизнедеятельность Поднебесной: «сперва управление самим собой, затем управление своей семьей, затем управление государством, а затем управление Вселенной». Академик В. Алексеев прокомментировал это изречение Учителя так: «Углубляясь в изучение древних откровений, подражая идеальным людям древности, человек выпрямляет свою природу, уничтожает все отклонения в самом себе, потом в своей семье, становится пригодным к управлению народом, руководит им и совершенствует государство. Получается прямая линия, ведущая к счастью на земле».
Государство — семья, император — ее глава. Императору надлежит относиться к народу, как отцу к своим детям. А «любовь подданных к императору равносильна любви последнего к своим родителям». Кроме того, будучи членами «большой семьи», подданные должны помнить, что избранник Неба владеет всей землей, как семейным наделом. «Нет земли, которая бы не принадлежала императору; тот, кто ест плоды этой земли, — подданный императора», — объявлялось в одном из императорских эдиктов. А в конфуцианской «Книге песен» («Шуцзин») по этому поводу говорится так:
Китайский император — персонаж уникальный в истории человечества. Ни у одного правителя в мире не было столько и таких титулов, как у императоров Поднебесной.
Тянь-цзы — Сын Неба, Дан-цзинь фо-е — Будда наших дней, Чжу-цзы — Владыка, Ваньсуй-е — Десятитысячелетний властелин, Шэнь-хуан — Святой император, Шэнь-чжу — Августейший владыка, Хуан-ди — Великий император, Богдыхан — Премудрый правитель.
У каждого китайского императора было три имени: данное при рождении, династийное и храмовое.
Имя, которым его, как всех смертных, нарекали при рождении, строжайше запрещалось произносить и писать, как только он занимал престол. С этого дня его именовали по девизу его правления. Так, в 18511862 годах на престоле восседал император Сяньфын — Всеобщее изобилие. Таков был девиз его правления, а наречен он был И Чжу. Но об этом ни он сам, ни кто-либо еще не имел право под страхом казни ни упоминать ни писать.
Или другой пример. В 18751908 годах на престоле был император Гуансюй — Блестящий наследник. Это опять же — девиз, под которым правил Цзай Тянь. Таким было его запрещенное настоящее имя.
Третье, храмовое, имя появлялось после смерти императора. Под этим именем он входил в династийную историю Поднебесной. Храмовыми были такие имена, как Шэньцзин — Священный предок или Тайцзу — Великий патриарх.
Отличительной чертой императорской власти в Китае было и то, что летосчисление велось каждый раз заново со дня воцарения на престол очередного Сына Неба. В официальных бумагах это выглядело так: «В первый год правления Тунчжи…», то бишь в 1862 году.
У Сынов Неба не было сомнений в том, что вокруг Срединного государства, со всех четырех сторон, расположены земли варваров. Поэтому они не унижали себя поездками за границу и всю жизнь, с первого до последнего дня, проводили во дворце, который представлял собой государство в государстве — со своими законами и судом, своими театрами и многочисленным управленческим аппаратом. В нем трудились тысячи чиновников, охранников, обслуживающий персонал. Во дворце бесперебойно действовала система жизнеобеспечения.
Сыны Неба покидали территорию дворца только в дни жертвоприношений и посещения могил предков. Но и в эти дни простые китайцы лишались возможности хотя бы издалека лицезреть своего повелителя. Народ заблаговременно удалялся с тех улиц, по которым следовал императорский кортеж. Вот как описал выезд маньчжурского императора Даогуана автор книги «Путешествие в Китай» (1853 г.) Е. Ковалевский: «Когда хуан-шан (так называют китайцы императора в разговоре между собой) проезжает по улицам Пекина что, впрочем, редко случается, — с них все сметают: прежде всего народ, потом грязь и всякий мусор; убирают балаганы и лавчонки со всяким хламом, прогоняют собак и свиней. Все переулки занавешиваются. Дорогу посыпают желтым песком. Прежде император всегда ездил верхом; теперь иногда показывается на носилках. Сидит он неподвижно, ровно, не поведет глазом, не повернет головой во всю дорогу, и потому-то любопытные иногда решаются взглянуть сквозь щель ворот или окна на Сына Неба в полной уверенности, что их не заметят. В числе этих любопытных были и мы. Толпы солдат, слуг и всякого рода чиновников, всего до тысячи человек, сопровождали его, и это оживляло улицу, на которой воцарялась тишина могильная после всегдашнего гама и шума, господствующих на улицах Пекина».
Император — наместник Неба на земле считался личностью божественной. Он выступал единственным посредником между народом и Небом. Никто иной не имел права напрямую обращаться к Небу с какой-либо просьбой или посланием. Таким образом, и ответственность за то, как идут дела в «большой семье», ответственность за все свои деяния Сын Неба держал только перед Небом.
Правда, с незапамятных времен в Срединном государстве действовал институт цензоров, которые были наделены помимо прочего правом высказывать порицания за недостойное поведения или деяние членам императорского дома, включая и самого Сына Неба. Но это вовсе не означало, что император нес какую-то материализованную ответственность перед ними. Порицания цензоров в его адрес воспринимались лишь как моральная оценка его деятельности, но отнюдь не как правовое основание привлечь его к ответу.
О том, какую ответственность возлагало Небо на своего наместника, говорилось, в частности, в философском трактате «Мо-цзы» (ок. 479400 гг. до н. э.): «Небо любит справедливость и ненавидит несправедливость. Таким образом, если вести народ Поднебесной на свершение справедливых дел — значит, делать то, что любит Небо. Если я делаю для Неба то, что оно любит, то и Небо также делает для меня то, что я люблю.
Небо не хочет, чтобы большое государство нападало на малое, сильная большая семья притесняла слабую маленькую семью, чтобы сильный обижал слабого, хитрый обманывал наивного, знатный кичился перед незнатным. Это все то, что противно воле Неба.
Небо желает, чтобы люди помогали друг другу, чтобы знающий учил незнающего, делили бы имущество друг с другом. Небо также желает, чтобы верхи проявляли усердие в управлении страной, чтобы в Поднебесной царил порядок, а низы были усердны в делах».
Дабы достичь всего этого императору предлагалось, в частности, в трактате «Цзя-юй», свои отношения с подданными уподоблять отношениям между всадником и лошадью. «Всадник — это император, наделенный Небом мудростью, а лошадь — это народ, неспособный к самостоятельным поступкам. Всадник управляет лошадью не непосредственно, а с помощью уздечки и вожжей». И далее: «Древнее правление было таково. Сын Неба считал придворных сановников своими руками, добродетель и закон уздечкой, чиновников — вожжами, уголовные наказания — кнутом, стимулом. Чтобы хорошо управлять лошадьми, нужно правильно их взнуздать, нужно ровно держать вожжи и прибегать к стимулу, следует соразмерить силы лошадей и наблюдать за их синхронным бегом. При этих условиях правителю можно не издавать ни единого звука, совсем не хлопать вожжами и не подхлестывать стимулом — лошади сами собой побегут».