А вдобавок и дружества
если более не узнаешь,
Что случится от этого,
и какая нужда в печали?..
* * *
Как пронзителен холод,
когда близится вечер года.
В ветхой летней одежде
я погреться на солнце сел...
Огород мой на юге
потерял последнюю зелень.
Оголенные ветви
заполняют северный сад.
Я кувшин наклоняю,
не осталось уже ни капли,
И в очаг заглянул я,
но не видно в нем и дымка.
Лишь старинные книги
громоздятся вокруг циновки.
Опускается солнце,
а читать их всё недосуг.
Жизнь на воле без службы
не равняю с бедою чэньской,[103]
Но в смиренности тоже
возроптать на судьбу могу.
Что же мне помогает
утешенье найти в печали?
Только память о древних,
живших в бедности мудрецах
* * *
Ученый Чжуы-вэй
любил свой нищенский дом.
Вокруг его стен
разросся густой бурьян.
Укрывшись от глаз,
знакомство с людьми прервал.
Стихи сочинять
с искусством редким умел.
И в мире затем
никто не общался с ним,
А только один
Лю Гун навещал его...[104]
Такой человек,
и вдруг — совсем одинок?
Да лишь потому,
что мало таких, как он:
Жил сам по себе,
спокойно, без перемен —
И радость искал
не в благах, не в нищете!
В житейских делах
беспомощный был простак...
Не прочь бы и я
всегда подражать ему!
Дань — наследник престола —
привечал при дворе достойных,
Потому что мечтал он
об отмщении Ину злому.
Приходил к нему лучший
каждой сотни мужей отважных.
Так он к вечеру года
и обрел могучего Цзина.
Человек благородный
не колеблясь умрет за друга.
Взял свой меч драгоценный
и покинул столицу Яня.
Кони траурно-белы
на широкой дороге ржали.
Это в гордом волненье
не меня ль они провожают?
Встали волосы дыбом,
высоко поднимая шапки,
Тою грозною силой
разрывая шнуры завязок.
Пьют прощальную чашу,
где Ишуй-река протекает.
И куда ни посмотришь —
восседают толпой герои.
Там Цзянь-ли среди храбрых
ударял по печальным струнам.
Там Сун И, ему вторя,
пел высоким голосом песню.
В ней порыв за порывом
уносился плачущий ветер.
В ней размах за размахом
покатились хладные волны.
Шан — мелодия грусти —
вызывала ручьями слезы.
Юй — напев величавый —
заставлял трепетать бесстрашных.
Знал Цзин Кэ в своем сердце,
что уйдет и вновь не вернется,
Но теперь неизбежно
навсегда он себя прославит.
Поднялся на сиденье —
он назад ни за что не глянет, —
И, летя, колесница
ворвалась во владенья Циня,
На дорогах отбросив
десять тысяч ли за собою,
На извилистых тропах
тысяч стен миновав изгибы…
И развернута карта,
и само уже дело просит,
И свирепый владыка
задрожал и бежит от Цзина.
Ах, печаль меня мучит:
был он слаб в искусстве кинжала,
Удивительный подвиг
не сумел увенчать успехом.
Но того человека
пусть и нет уж на белом свете,
Будет в тысячелетьях
он тревожить сердца потомков!
* * *
Если в мире есть жизнь,
неизбежна за нею смерть.
Даже ранний конец
не безвременен никогда.
Я под вечер вчера
был еще со всеми людьми,
А сегодня к утру
в списке душ уже неживых.
И рассеялся дух
и куда же, куда ушел?
Оболочке сухой
дали место в древе пустом...
И мои сыновья,
по отцу тоскуя, кричат,
Дорогие друзья
гроб мой держат и слезы льют.
Ни удач, ни потерь
я по стану отныне знать,
И где правда, где ложь,
как теперь смогу ощутить?
Через тысячу лет,
через десять тысяч годов
Память чья сохранит
нашу славу и наш позор?
Но досадно мне то,
что, пока я на свете жил,
Вволю выпить вина
так ни разу и не пришлось!
вернуться
Жизнь на воле без службы // не равняю с бедою чэньской — то есть с постигшими Конфуция и его учеников лишениями в Чэнь. Разгневанный Цзы-лу спросил учителя, может ли оказаться в унизительной для него бедности человек совершенный, и Конфуций разъяснил ему, что может, но человек совершенный тверд в бедности, в то время как человек маленький распускает себя.
вернуться
Ученый Чжун-вэй // любил свой нищенский дом... И в мире затем // никто не общался с ним, // А только один // Лю Гун навещал его... — В книге Хуанфу Ми «Гао ши чжуань» об отшельниках высокой добродетели даны следующие сведения: «Чжан Чжун-вэй, уроженец Пинлина, был широко образован, искусен в словесности, особенно любил в поэзии ши и фу. Жил бедно, уединенно. Бурьян в его дворе был так высок, что скрывал человека. Современникам он не был известен. И только Лю Гун (Лю Мэн-гун) знался с ним».
вернуться
В III в. до н. э. герой Цзин Кэ по поручению Даня, наследника престола страны Янь, уехал в государство Цинь для того, чтобы убить свирепого Ина, государя этой страны, будущего Цинь Ши-хуана, основателя династии Цинь. В карте страны Янь, которую Цзин Кэ развернул перед Ином, был спрятан кинжал. Цзин Кэ хотел ударить этим кинжалом Ина, но промахнулся и был растерзан подоспевшей челядью. В основу стихотворения положено повествование из «Исторических записок» историка II — I вв. до н. э. Сыма Цяня.