Старший сборщик все это знает,
но не просит снизить поборы.
За податью рыщет, налоги тянет,
чтоб видали его старанье.
Заложены туты, продано поле,
внесена тяжелая подать.
Ну, а дальше — одежду и пищу
где найдет разоренный крестьянин?
«С наших тел
сдирают последний лоскут!
Из наших ртов
вырывают последний кусок!
Терзают людей, отбирают добро
шакалы и злые волки!
Почему эти крючья-когти, почему эти пилы-зубы
пожирают людское мясо?»
И все же какой-то человек нашелся,
доложил обо всем государю.
В душе государя состраданье и жалость —
он узнал о муках народа.
На листе казенной белой бумаги
начертал он ответ свой добрый:
«В столичной округе вносить не надо
никому в этот год налоги».
И уже вчера деревенский чиновник
от ворот подходил к воротам
И, держа в руках указ государя,
объявлял деревенским людям.
Но на каждые десять дворов в деревне
с девяти уже все взыскали.
Ни к чему теперь для них оказалась
господина нашего милость!
ПОЗДНЕЙ ОСЕНЬЮ
Безлюдное место. Там спрятан мой дом.
В нем встречи и проводы редки.
Набросив халат, беззаботно сижу;
мне чувства отшельника близки.
Осенний мой двор подметать не хочу
и, в руку взяв тэновый посох,
Топчу беззаботно, гуляя в саду,
поблекшие листья утуна.
ВЕСНА В ЧАНЪАНИ
Ветви ивы в Цинских воротах
мягко никнут без сил.
Ветер восточный, повеяв, тронул
желтым золотом их.
Здесь, в предместье, слабые вина —
выпив, легко трезветь.
Встретившей взор мой грусти весенней
нам не унять ничем.
НОЧЬЮ В ЛОДКЕ
После дождя на берегу
так чисто и свежо.
Прохладой веет у моста,
приятен ветерок.
Чета осенних журавлей,
и лодка на пруду.
Глубокой ночью вместе мы
в сиянии луны.
ПРИГЛАШАЮ БУДДИЙСКОГО МОНАХА, ЖИВУЩЕГО В ГОРАХ
В столицу не можешь ли ты прийти
пищу просить, монах?
Оставь отговорки, что грязь и пыль
плащ замарают твой.
Ты хочешь узнать, где найдешь приют?
Ты на восток пойди.
Бамбук обойдешь, зазвенит ручей,
там Бо Лэ-тянь живет.
РАННЯЯ ВЕСНА
Растаял снег
за теплым дуновеньем.
Раскрылся лед
под греющим лучом.
Но растопить
весне не удается
Одно лишь только —
иней на висках.
ПЕРСИКОВЫЕ ЦВЕТЫ В ХРАМЕ ДАЛИНЬ
В четвертый месяц в нашем мире
кончаются цветы,
А в этом горном храме персик
сегодня лишь расцвел.
Я горевал — весна уходит,
ее вернуть нельзя.
Как мог я знать, что по дороге
она зайдет сюда.
ЦИНЬ
Мой цинь я поставил
на тонкий изогнутый столик.
Я ленью охвачен,
а чувства теснятся во мне.
Какая забота
мне струны тревожить рукою?
Их ветер ударит —
и сами они запоют.
ПОСЛЕ ВОССТАНИЯ ПРОЕЗЖАЮ МИМО ЛЮГОУСКОГО ХРАМА
В девятый месяц во всем Сюйчжоу
с недавнею войной
Печали ветер, убийства воздух
на реках и в горах.
И только вижу, в одном Люгоу,
где расположен храм,
Над самым входом в него, как прежде,
белеют облака.
НОЧНОЙ ДОЖДЬ
Сверчок предрассветный
кричит и опять затихает.
Свеча, угасая,
то меркнет, то снова светлеет.
За окнами ночью
дождя узнаю приближенье:
В банановых листьях
рождаются первые звуки.
ПОСВЯЩАЮ ПЕЧАЛЬНОМУ СТРАННИКУ
Прибрежной ивы холодная тень
на сырой от дождя земле.
Прилетного лебедя частый крик
в обещающей снег высоте.
Причалил к песку одинокий гость,
чтобы на ночь прервать свой путь.