Вода обегает речной тростник,
и луна заполнила челн.
НА ДОРОГЕ ЗА СТАРОЙ ЗАСТАВОЙ
Горы и реки
на этой Ханьгуской дороге.
Пылью покрыты
у едущих путников лица.
Тягостно-грустно
с родной стороной расставанье...
Ветер осенний
поднялся из древней заставы.
ВО ДВОРЕ ПРОХЛАДНОЙ НОЧЬЮ
Роса на циновке —
и капли ее как жемчуг.
Мой полог под ветром —
и тень его словно волны.
Сижу я печальный —
с деревьев листва слетает.
В садовой беседке
так много луны сегодня.
КРАСНЫЙ ТЭНОВЫЙ ПОСОХ[144]
И друзья и родные,
перейдя через Шэнь, распростились.
И коляски и кони
у реки повернули обратно.
И единственный только
старый посох из красного тэна,
Неразлучный мой спутник,
всю дорогу прошел издалёка.
Утун у колодца
колышет прохладной листвою.
Валек у соседки
разносит осенние стуки.
Один направляюсь
я спать под нависшую кровлю.
Проснулся и вижу:
луны — половина постели.
Я обнял подушку —
ни слова, ни звука, молчу.
А в спальне пустой
ни души, я один с тишиною.
Кто знает о том,
что весь день напролет я лежу?
Я вовсе не болен,
и спать мне не хочется тоже.
Не светит месяц, нет огня
здесь в ночь холодной пищи.
Ночь глубока — я всё стою
над темными цветами.
И вдруг, встречая новый день,
я лет своих пугаюсь.
До сорока сегодня мне
один лишь год остался.
В ПЕРВЫЙ РАЗ СОСЛАННЫЙ НА НИЗШУЮ ДОЛЖНОСТЬ, ПРОЕЗЖАЮ ВАНЦИНЬЛИН
Второпях я собрался и дом свой покинул,
весь в тревоге о жизни дальнейшей.
Тихо-тихо я еду из нашей столицы,
узнавая дорогу от встречных.
Вот уже Ванциньлин. На верху перевала
я стою — и назад обернулся.
Неуемный, бескрайний этой осени ветер
мою белую бороду треплет.
Когда в Цзянчжоу по ночам
я слышал тихий чжэн,[146]
Седеть я только начинал —
и слушать не хотел.
А вот сегодня час пришел —
я бел, как белый снег.
Играй на чжэне до зари —
я разрешу тебе.
Зелено-зеленого дерева ивы
краса, разящая сердце,
Как часто с людьми делила,
бывало, тоску и горечь разлуки.
Растет эта ива у самой заставы,
где проводы очень часты.
Поэтому сломаны длинные ветви,
в них меньше ветра весною.[147]
Чист и блестящ
круг бронзовый, зеркальный.
Рябят-пестрят
виски от белых нитей.
Да можно ли
упрятать глубже годы?
Моим летам
ты, зеркало, не веришь!
I
Утром злоба:
иволги щебечут.
Ночью зависть:
ласточки спят парой.
Не привыкла
жить весной в разлуке.
Только знаю —
плачу до рассвета.
II
Шитой тканью
скрыт холодный месяц.
Шелк в окне
за лампой на рассвете...
Ночь прошла,
и слез, в платок упавших,
Половина
стынет льдом весенним.
III
В горы, в долы
далеки походы.
В женской спальне
тяжела разлука.
В горьких сечах
исхудал, должно быть.
Зимних платьев
не сошью широких.
«Кто говорит — ничего не знает,
знающий — тот молчит».
Эти слова, известные людям,
Лао принадлежат.
вернуться
Шэнь — река в нынешней провинции Шэньси.
вернуться
Ночь холодной пищи — ночь через сто пять дней после зимнего солнцеворота. В праздник холодной пищи запрещалось разводить огонь в течение трех дней. Есть несколько версий причины возникновения дней холодной пищи. Согласно одной из них, в VII в. до н. э. цзиньский князь Вэнь-гун бежал от гибели, и его сопровождал и следовал за ним в продолжение девятнадцати лет Цзе Чжи-туй. После возвращения на родину Цзе Чжи-туй скромно поселился на горе Мянь, отказываясь, несмотря на все уговоры помнившего его преданность князя, жить при дворе. Тогда князь приказал зажечь лес на горе, для того чтобы заставить Цзе Чжи-туя покинуть гору. Цзе Чжи-туй с горы не сошел и погиб в огне. Безутешный князь назвал гору именем Цзе. По преданию, от оплакивания Цзе Чжи-туя и идет обычай холодной пищи.
вернуться
Чжэн — китайский струнный музыкальный инструмент, напоминающий настольные гусли.
вернуться
Растет эта ива у самой заставы,// где проводы очень часты. // Поэтому сломаны длинные ветви, // в них меньше ветра весною. — По обычаю, при проводах уезжающему на память давалась ветка ивы.
вернуться
Три песни женщины, тоскующей по мужу, ушедшему на войну.
вернуться
У даосского философа Лао-цзы (VI в. до н. э.) в 56-й главе книги «Даодэцзин» сказано: «Тот, кто знает, — не говорит, говорящий — не знает». Приписываемая Лао-цзы книга «Даодэцзин» содержит пять тысяч знаков.