У МЕНЯ ПОБЫВАЛ СЯО — НАСТАВНИК НАСЛЕДНИКА ГОСУДАРЯ
Ровно в полдень
прискакали кони.
Кто гостит
в семействе Бо Лэ-тяня?[155]
Друг наш добрый,
сам наставник Сяо
Пьет вино,
не брезгует и чаем.
На лоянских дорогах, полях и межах
постоянна и вечна весна.
С ней когда-то простился я, нынче пришел.
Двадцать лет промелькнуло с тех пор.
Только годы мои молодые найти
мне уже не удастся никак,
Остальное же всё — десять тысяч вещей —
неизменно, как было тогда.
С ДОСАДОЙ ДУМАЮ О ПРОШЛОМ ГОДЕ
Я постарел,
но всё к вину пристрастен.
Весна придет,
мне дома не сидится.
А в том году
я вышел слишком поздно
И не видал
лоянского цветенья.
ПРОЕЗЖИЙ, ОСТАВЛЕННЫЙ В ХОЛОДНОЙ СТАНЦИИ
Утром сегодня без дела сижу
в каменном домике я.
Гаснет огонь, догорая в печи,
чаша опять без вина.
Скучно и холодно. Можно ли так
гостя оставить здесь жить?..
Пруд ледяной, заснежённый бамбук,
снегобородый старик.
Окно на юг —
сижу спиною к лампе,
Под ветром хлопья
кружатся во тьме.
В тоске, в безмолвье
деревенской ночи
Отставший гусь
мне слышится сквозь снег.
За годами вослед я состарился сам,
ничего мне желать не осталось.
Но стремление радостно встретить весну
у меня сохранилось в избытке.
У кого-нибудь, издали вижу, весной
сад цветет, и тотчас прихожу я.
Я на то не смотрю — дом богат или нищ,
в нем друзья или люди чужие.
БЛАГОДАРЮ ЧАО ЗА ПРИСЛАННОЕ МНЕ ПЛАТЬЕ
Год за годом все больше дряхлею и старюсь,
и друзей все становится меньше.
Всюду, где бы я ни был, уныло и скучно,
получаю я письма все реже.
И один лишь единственный Чао почтенный
не забыл о товарище старом.
Я еще и весеннего чаю не выпил,
уж осеннее шлет он мне платье.
ОДИН СТОЮ НА ЗАПАДНОЙ БАШНЕ
На тело наброшено белое платье,
и волосы снега белее.
И так, в опьяненье, стою я все время
на маленькой западной башне.
Прохожие смотрят, ко мне повернувшись,
и мне удивляются, верно:
«Подряд уж одиннадцать лет, неизменно,
здесь видим мы этого старца».
ПОД ГОРОЙ РАССТАЮСЬ С ПРОВОДИВШИМ МЕНЯ БУДДИЙСКИМ МОНАХОМ
Я потревожил учителя, — с гор
сам он меня провожает.
Мы попрощались; кому из людей
чувства такие знакомы?
Мне уже семьдесят минуло лет,
за девяносто — монаху.
Знаем мы оба, что свидеться вновь
нам лишь в грядущем рожденье.
БОЛЬНОЙ, ПОЛУЧИЛ Я ПИСЬМО ОТ ФАНЯ
В глухой деревушке, в разрушенном доме
год целый в постели лежу.
Заброшен, отрезан от мира, и люди
не спросят уже о больном.
И только один, из восточной столицы
придворный по имени Фань,
Всё пишет мне письма, еще и поныне
участия полон ко мне.
Скажите, живущим на рожках улитки
что нужно оспаривать людям?
Во вспышке огня меж кремнем и огнивом
находится бренное тело.
Придет ли богатство, появится ль бедность,
в веселье и в радости будьте:
Кто рта не раскроет для громкого смеха —
глупец безрассудный, и только!
Когда на исходе и третья луна,
и я сединой убелен,
С весной расставаться на старости лет
становится все тяжелей.
Порхающей иволге я поручу
сказать моей иве в цвету:
Пусть ветер весенний придержит в ветвях,
чтоб он не умчался домой.
вернуться
Бо Лэ-тянь — Бо Цзюй-и. Лэ-тянь, что значит в переводе «радующийся небу», то есть «радующийся жизни», — второе имя Бо Цзюй-и.
вернуться
Это стихотворение содержит два намека на книгу даосского философа Чжуан-цзы (IV в. до н. э.). В первой строке стихотворения поэт говорит о «живущих на рожках улитки». Чжуан-цзы, для того чтобы показать, как ничтожны по сравнению с огромным миром мелкие людские страсти, в главе 25-й («Цзэ Ян») вкладывает в уста мудреца Дай Цзин-жэня, предостерегающего князя от войны, которую тот хочет затеять из мести, рассказ о двух государствах — «Заносчивости» и «Безрассудстве», — расположенных на рожках улитки и в вечных войнах оспаривающих одно у другого эти «пространства». Из «Чжуан-цзы» взята и первая часть последней строки. В главе 29-й («Разбойник Чжэ») Чжуан-цзы рассказывает о том, как Конфуций поехал к «разбойнику Чжэ», чтобы усовестить его. Тот выгнал Конфуция, предварительно произнеся большую речь, в которой были такие слова: «Верхний предел долголетия — сто лет, среднее долголетие — восемьдесят лет и нижний предел долголетия — шестьдесят лет. Если исключить изнуряющие муки болезней, траур при утрате, заботы и треволнения, то в жизни человеческой дней, когда открываешь рот для смеха, найдется в одном месяце не больше четырех или пяти. И это все».