И снисходительно добавила:
- Бедный папа, надо же ему время от времени развлекаться!
Едва оставшись один, то есть тет-а-тет с оракулом, я обрушил на него всю горечь моих сарказмов. - И ты еще советовал мне соблюдать верность Лелии! Даже такая невинная девушка, как Женевьева, знает больше тебя! Либо ты несешь вздор, либо предаешь меня...
И уже ни с кем не советуясь, я решил не только не встречаться больше с Лелией, но и не обращать внимания на приметы. Разве нужны мне были теперь чьи-то советы? Закаленный жизненным опытом, любимый Женевьевой, я имел все основания считать, что будущее принадлежит мне. Просто следовало вести себя умнее.
Я решил, что поступлю правильно, попросив Женевьеву представить меня своему отцу. Важно было добиться того, чтобы он увидел меня в качестве жениха дочери до того, как узнает от досужих кумушек, что я тоже небезразличен к прелестям его любовницы. Женевьева была тронута моим порывом. Едва господин Лефранк оказался в Париже, она тотчас поговорила с ним. И как потом сказала, тот проявил ко мне интерес, и было решено, что наша встреча состоится за обедом на следующий день.
Едва проснувшись в то утро, я ощутил какое-то смутное беспокойство. Попробовал было читать газеты, как все, то есть слева направо, а не снизу вверх, интересуясь содержанием статей, а не вертикальным расположением составлявших их букв, но такой метод чтения, к которому я был непривычен, быстро утомил меня, и я вовсе отказался от чтения. Вплоть до одиннадцати часов я тщетно пытался победить страх, поселившийся во мне при пробуждении, не прибегая к помощи отвергнутой мною и осужденной теперь практике. Наконец я встал и, полный желания произвести как можно лучшее впечатление на будущего тестя, самым тщательным образом оделся. Темный костюм был выбран почти без колебаний.
Сорочка и обувь тоже не составили затруднений, а вот с галстуком возникла проблема. Отвергнув по очереди несколько галстуков, я оказался не способен выбрать один из двух оставшихся. "Белый горошек на черном фоне или в серую полоску?" Я с яростью почувствовал, что мной снова овладела моя слабость. Совершенно очевидно, что лишь один из двух галстуков был "подходящим", способным принести мне удачу во время торжественной встречи, к которой я готовился. Я положил оба на мраморную доску камина, тщетно стараясь обнаружить в себе хоть признак решительности.
- Не имеет значения какой! - энергично заявлял я.
- И все-таки который? - с сомнением вопрошал себя в следующую секунду.
Времени у меня уже не было, и, закрыв глаза, я протянул руку к галстукам.
Открыв их, я увидел, что рука легла на галстук с горохом, и уже схватил было его, когда он выскользнул и подобно мертвой змее свалился на ковер. Вряд ли кто-либо не увидел бы в этом предзнаменования. Все еще не зная, на котором остановиться, когда часы пробили время, я поспешно завязал тот, что в полоску, а другой, в горошек, положил в карман в качестве амулета.
Свидание было назначено на час дня в холле моей гостиницы. Спустившись туда, я все еще был недоволен собой и во власти предчувствия, которое часто называют неясным и которое лучше всего можно было объяснить предупреждением, сделанным мне галстуком в горошек. Не отрывая глаз от двери в ожидании прихода Женевьевы и ее отца, я прислушивался к разговору администратора с одним из клиентов по поводу отплытия парохода: "Вы прибываете в Монтевидео 27-го..." Мне и самому захотелось заказать каюту на пароходе, отплывающем в Монтевидео, чтобы избежать подстерегавшей меня опасности, характер которой я никак не мог установить. В зеркале за администратором я видел свое обеспокоенное лицо и всячески пытался придать ему безразличное выражение. Мне это удалось, и я даже выдавил самоуверенную улыбку, когда внезапно вспомнил другую, вызвавшую у меня страх, - гримасу господина Гримальди за несколько минут до того, как господин Фу, он же Сен-Ромен, вместо прощания произнес: "Ты заслуживаешь каторги".
Я так резко обернулся, что администратор вздрогнул, но Гримальди в холле не было. Я было усомнился в безошибочности своего предчувствия, но тут мимо меня прошел, будто вынырнув из небытия в ответ на призыв моего воображения и подчиняясь невольному заклинанию, сам господин Фу, он же господин Сен-Ромен, он же господин Жером. Я не видел это чудовище с того самого дня, как он передал меня в руки полиции, и был буквально сражен его появлением. Было слишком поздно отворачиваться, и мои завороженные глаза встретились с его.
- Как поживаешь? - спросил он, разглядывая каждую деталь моего костюма.
И протянул мне руку, смеясь, словно мой вид напомнил ему добрую шутку, а затем, покачав головой с притворно восхищенным видом, добавил:
- Похоже, ты в прекрасной форме. Кто тебя одевает?
Мы обменялись соображениями относительно заслуг парижских портных, а потом, прервав разговор, он взял меня под руку и отошел от стойки администратора, чтобы нас никто не слышал.
- Я рад, что ты сумел выбраться из той передряги, - сказал он. - Я иногда жалел, что расстался с тобой.
Я с беспокойством поглядывал на дверь. Знакомый со всеми, господин Жером, безусловно, знал, кто такой господин Лефранк. Не угрожает ли мне какой-либо шантаж, если наша встреча с Женевьевой и ее отцом произойдет на глазах моего бывшего патрона? Он неверно истолковал выражение моего лица.
- Не беспокойся. О прежнем забудем. Считай, что ты заплатил все сполна. Только дураки станут упрекать тебя за ошибки молодости.
И хотя я обрадовался обороту, который принял наш разговор, мне не терпелось отделаться от столь сердечно настроенного бывшего патрона. При первой же возможности я пожал ему руку и устремился в телефонную кабину, чтобы как-то прийти в себя. В стеклянной двери кабины я увидел свое отражение в галстуке в полоску, который, как я надеялся, должен был принести удачу. После состоявшейся встречи было бы трудно не признать свою ошибку. В одно мгновение я заменил его вытащенным из кармана галстуком в горошек, надеясь, если еще не поздно, этой постыдной жертвой ублажить богов, разгневанных моей недоверчивостью.
Когда я вернулся в холл, первая, кого я увидел, была Женевьева. Она была одна.
- Папа тут, он сейчас подойдет.
Проследив направление ее взгляда, я увидел неподалеку от нас седого, одетого в светло-серый костюм с розеткой ордена Почетного легиона в петличке господина, беседовавшего с человеком, в котором я без труда узнал все того же Жерома Сен-Ромена.