Но так уж странно устроена жизнь, что нынешняя техника войны, угрожающая погубить уже все человечество, как никогда прежде требует от человека высоких духовных качеств. Современный военачальник просто не имеет права ошибаться – слишком высока цена его ошибки. Но ошибок не делает только свободный человек, а свободным человека делает правда. И искать правду можно только в самом себе. Замкнулся провиденциальный круг: средства порабощения человека вынуждают его искать свою свободу.
Китайская традиция стратегии может предложить немало для этого поиска, ибо, отнюдь не ограничиваясь рамками сухой военной теории, она была в действительности выражением глубочайшей, пронизывающей всю китайскую культуру жизненной ориентации именно на со-существование людей, на жизнь в мире с миром. Более того, только в Китае в занятии воинским искусством, и особенно рукопашным боем научились со временем видеть едва ли не самый эффективный и всесторонний способ духовного совершенствования. Только китайские учителя вместо плоского пацифизма и бездумной воинственности научились использовать необыкновенную обостренность чувственного восприятия и сознания, внушаемую смертельной схваткой, как могучий импульс для достижения предельной ясности и сосредоточения духа – истинной цели любой медитации и любого духовного делания.
Все сказанное не означает, конечно, что китайцы отрицали войну. Вся китайская история – это цепь почти непрерывных войн, и военное дело имело в Китае именитейших покровителей: первым воителем китайцы считали легендарного основоположника их цивилизации Желтого Владыку, который по преданию одержал 70 (ровно столько, сколько у Конфуция было знаменитых учеников) побед над непокорными правителями разных земель и «умиротворил всю Поднебесную». Со временем распространилось мнение о том, что война естественна для жизни и даже душевного состояния человека. Самое раннее суждение такого рода мы встречаем в недавно найденном трактате полководца Сунь Биня (IV в. до н. э.), где происхождение войны связывается, по существу, с животными инстинктами. В более поздней книге «Хуай Нань-цзы» (II в. до н. э.) говорится, что все «существа, обладающие кровью», склонны к борьбе и соперничеству, и таков же человек, который берется за оружие, если «делят не поровну, а притязания не удовлетворяют». Впрочем, составители трактата тут же оговариваются, что мудрый правитель потому и мудр, что может успокоить страсти и не допустить кровопролития. И тот же мудрец в роли полководца, как было принято считать в Китае, умеет распорядиться своей властью и своими возможностями так, чтобы военные действия оказались ненужными.
Мудрый стратег, по китайским понятиям, должен ненавидеть войну и прибегать к военной силе только при крайней необходимости. Следовать этому правилу полагалось не из каких-то абстрактно-гуманистических соображений и тем более не из малодушия, а руководствуясь практическими целями: укрепить свою власть, расширить свои возможности и не в последнюю очередь – распространить добродетель в мире. Китайский стратег избегает открытого противоборства не потому, что считает войну «грязным делом», но прежде всего потому, что всякая конфронтация непродуктивна, разрушительна для обеих сторон. В драке на самом деле не бывает, не может быть победителя. Как гласит старинная китайская поговорка, «когда дерутся два тигра, воронью и шакалам будет много поживы». Китайский стратег выигрывает войну мирными средствами или во всяком случае одерживает победу без видимых усилий, легко и непринужденно – настолько легко, что его победы никогда не считались поводом для помпезных чествований. (Примечательно, что в Китае так и не сложилось эпоса, повествующего о подвигах героев, а генералы всегда пользовались меньшим уважением, чем гражданские чиновники.)
Китайский стратег побеждает потому, что умеет уступать. Он добивается своей цели, лишь следуя выпадам противника. Он побеждает потому, что хорошо чувствует и в этом смысле даже любит своего врага. «Наноси удар так, словно целуешь женщину», – гласит, быть может, самая глубокомысленная поговорка китайских мастеров рукопашного боя.